Я смотрел по сторонам, пытаясь понять в какую именно больницу меня отвезли. Все здесь было знакомым, но в то же время каким-то другим, словно бы чужим. Странно ощущение только усиливалось с каждой секундой. Я озирался, вглядывался в мелочи, пытаясь понять, что меня так смутило.

Понял не сразу — плакаты в коридоре. Несколько висело у входа в отделение. Рисованные, словно из советских мультиков. На одном доктор, строгий, седовласый и медсестра рядом. Внизу надпись: «Служить людям — высокое призвание!». Второй плакат еще более странный. На нем изображена девушка в косынке, и надпись: «Колхозницы! Поступайте на курсы колхозных медицинских сестер!». Это какой-то доктор старые плакатные заначки в шкафу нашел что ли? Давно уже таких нигде не видел. Очень давно.

Окна. Они тоже привлекли внимание. Не пластиковые. Рамы деревянные, массивные. Между стеклами видны следы прошлогодней замазки. Под окнами торчат бетонные подоконники, какими слона можно убить.

Стены по верху и потолок выбелены, нижняя часть стен выкрашена зеленой краской. Плинтуса… деревянные!

— Что тут… где я? — только и смог вымолвить я.

Мне показалось, что я попал в какой-то фильм про советский союз. Какая это больница? Пятая? Или первая городская?

— Известно где — в больнице, — буркнула медсестра Тома. И остановила каталку у дверей. — Приехали. Ваша палата. Сам сможешь встать?

Я неопределенно кивнул.

Осторожно спустив ноги, обратил внимание на одежду. И удивился. На мне сейчас были светло-коричневые драповые брюки. Когда выходил на улицу точно помнил, что надевал джинсы. И рубашка не моя. Серая, в клетку. А была футболка с какой-то иностранной надписью.

Но еще больше удивило меня то, какими стали мои ноги. Худые и словно быть чуть короче. Руки тоже изменились. Молодые, загорелые, без старческих веснушек на дряблой коже. А ногти все такие же, искусанные, с заусенцами, хех!

«Вот так ударился головой! Мозги заклинило! Мерещится!»

— Тамара, мне бы таблетку! — прошептал я дрожащим голосом.

Мне стало не по себе.

— Голова болит?

— Болит, — кивнул я. — Ничего понять не могу. Не узнаю ничего! В глазах… двоится.

— Это бывает, — буднично ответила медсестра. — Часто таких вижу. Ничего, пройдет. Давай в палату. Белье тебе уже приготовили, койку любую занимай, какая нравится. Но у окна советую не выбирать — там сквозит.

Я осторожно встал. Отметил, что спина, до этого часто тянущая и стреляющая, теперь не болела. Да и все тело, не смотря на травмы после аварии, было как новое. Необычное чувство приятно поразило. Нет ощущения лишнего веса, старости. Видимо докторские уколы подействовали. Морфин что ли какой-то вколол?

— Встречайте новенького! — крикнула Тома и укатила вместе с коляской прочь.

Осторожно ковыляя, я зашел внутрь, поздоровался. На трех кроватях лежали пациенты — двое пожилых уже мужчин, и один молодой парнишка. У стариков были перебинтованы ноги, а у молодого — обе руки.

— Привет! — отозвался один из стариков, глянув на меня из-под толстых линз очков. — Как звать?

— Сергей Геннадьевич, — ответил я.

Тон, с каким старик задал этот вопрос, не понравился мне. Как к пацану обратился. Хотя, возраст одинаковый. Ему можно. Что это я нервозный какой-то? Надо успокоиться.

— Ишь ты! — усмехнулся тот. — Серега значит? А я Михаил Андреевич. Это, — он указал на второго пожилого мужчину, плотного, черноволосого, — Кайрат Айдынович. А тот, твой ровесник — Пашка.

— Ровесник? — не понял я, глядя на парня.

— Ну да, — кивнул Михаил Андреевич. — Тебе поди тоже шестнадцать?

— Мне шестьдесят пять! — выдохнул я.

Два старика переглянулись.

— Этот с травмой головы, — подал голос Пашка. — Повредился. Не обращайте внимания. Видите, голова перебинтована? Клинит.

— И то верно! Ну Пашка, ну Шерлок Холмс! — сухо рассмеялся Михаил Андреевич. — Вырастешь — следователем будешь!

— Я уже взрослый! — обижено ответил Пашка. — Вот кости срастутся на руках, заявление в Омскую школу милиции отнесу.

— Ну это правильно, — кивнул Михаил Андреевич. — Только доучись сначала.

— На нас бросаться не будешь? — спросил Кайрат Айдынович с сильным южным акцентом, поглядывая на меня с подозрением.

— А зачем мне на вас бросаться? — не понял я.

— Мало ли… — пожал тот плечами.

Он мне сразу не понравился. Хитрые какие-то глаза, и сам какой-то подозрительный. И вообще мне тут не нравилось. Все присутствовавшие словно пытались разыграть меня, но розыгрыш получался не смешной.

— Ладно, не стой в дверях, располагайся! — сказал Михаил Андреевич.

Я прошел к кровати, мельком бросил взгляд на зеркало, висящее на стене возле входа.

Глянул… и замер, словно пораженный молнией.

Зеркало было старым, серебряная отражающая поверхность по углам исшаркалась, медная рамка окислилась и позеленела. Но не это так сильно удивило меня.

А отражение.

Из зеркала на меня смотрел не я сам — седой, побитый жизнью старик. А молодой паренек, лет шестнадцати, абсолютно не знакомый мне…

Пол под ногами вдруг резко подскочил и шлепнул меня по лицу.

Глава 2

Больница

Десятилетия жизни, возраст, пенсия, шаткое здоровье — такие вводные предполагали опыт обмороков. И он у меня имелся. Бывало, прихватывало, я падал в бессознанку.

Но на этот раз все произошло иначе.

Обычно чувствуешь, как начинает пульсировать в висках, натужно, тяжело. Потом горизонт плывет, словно воск свечи. А потом — хлоп! — и уже глаза в недоумении открываешь, не понимая, как оказался на полу или кровати, и кто эти люди, которые с ужасом смотрят на тебя.

А тут…

Меня не швырнуло в черноту небытия. Напротив, перед глазами поплыли обрывочные картины, яркие, насыщенные, словно кто-то выкрутил все настройки на максимум. Фантастические, небывалые.

Я увидел землю с высоты птичьего полета. Незнакомый поселок, лес за ним, ручей. Потом ущелье. И гору, огромную, величественную, вечную. Она высилась над миром, храня мудрое молчание. Жизнь текла вокруг нее, люди рождались, росли, ссорились и мирились, влюблялись и расставались, обретали и теряли, умирали, а она все стояла, безмолвно, словно старик, погрузившийся в сон, и наша суета ей была не интересна.

Я увидел, что на самом пике горы горел холодный свет. Он манил меня, словно я был мотыльком. И едва я подлетел к нему, как вдруг понял — это пришло как озарение, — что этот свет мое спасение. Он мог вернуть меня обратно, в мой мир, потому что этот какой-то не такой, чужой. Не мой.

Я открыл глаза. Огляделся.

— Ты как? В порядке, солдатик? — спросила медсестра Тома, капая на ложку какие-то лекарства и протягивая мне.

— Норм… — только и успел буркнуть я, как ложка тут же отправилась мне в рот.

Пришлось глотать горькое лекарство.

— Придется тебе тут задержаться, — сказала Тома, выхода из палаты. — Вечером обход главврача, скажешь, что шмякнулся в обморок. А вы, — она строго глянула на Михаила Андреевича. — Следите за ним. Видите, не отошел еще парень.

И ушла.

— Что ж ты не предупредил, молодой, что в обморок будешь падать? Мы б тебя хоть к кровати привалили, чтобы не так больно падать было, — произнес Михаил Андреевич.

Молодой…

Я вспомнил увиденное в зеркале, и сердце мое забилось сильней. Показалось? Или сошел с ума?

Нужно понять.

— Просто… не отошел еще с докторских пилюль, — соврал я.

— Это да, — кивнул Пашка. — Мне когда штифт ставили такой укол сделали, что я потом толком не понимал, где нахожусь!

— Ребята, — хрипло произнес я, садясь на кровать и потирая ушибленный локоть. — А ни у кого зеркала нет?

— Тебе зачнем? Бриться собрался? — усмехнулся Кайрат Айдынович. — Вон, на стене висит.

— Хорош издеваться, — буркнул Михаил Андреевич. — Не видишь, что ли, что парень на ногах не стоит? Хочешь, чтобы он еще раз упал?

Старик осторожно перевернулся на бок, достал с тумбочки маленькое зеркальце.

— На вот, только не вырони. Это с бритвенного набора! Бабка подарила. Узнает, что разбили — с обоих шкуру живьем снимет. Так держи крепче.

Трясущимися руками я взял зеркальце. Не сразу насмелился посмотреть в него. Но все же глянул.

Думал, закричу. Не закричал. Напротив, спокойно воспринял чужой свой облик. Молодой парнишка, черноволосый, худой, серые чуть с голубизной глаза. Симпатичный. Молодой.

Я подмигнул ему. И он тут же подмигнул в ответ. Я улыбнулся. И он обнажил ряд ровных белых зубов.

Вот ведь черт! Действительно в зеркале я. Но только не я. Что же произошло?

Я отложил зеркало. Задумчиво посмотрел вокруг. Советские плакаты, деревянные окна