Толкнул он его не сильно, но агрессор, словно развернувшаяся пружина, отскочил метра на три. Болельщики тоже попятились. Даже «нервные», с недоумением глядя на своего коллегу, слегка от него откачнулись. Вокруг парня, словно по повелению невидимого дирижера, образовалась мертвая зона, зловещий круг, ступить в который никто не решался.

Парень поднялся на крыльцо, лицо его приняло нормальное выражение. Он ласково погрозил болельщикам пальцем, как грозят нашалившим детям, и проникновенно сказал:

— Н-н-нельзя… Б-б-больно будет…

С этими словами он скрылся за дверью. За ним, тревожно переглядываясь, последовали «нервные». Парня они обнаружили скромно сидящим на его обычном месте, в уголке дивана.

— Коль, ты чего? — спросили его.

— А чего — чего?

— Да там… — Спрашивающий мотнул головой в сторону двери.

— А там — самодеятельность, — ответил парень. — Я, дядя Костя, могу хоть заику изобразить, хоть пьяного, а хочешь — тебя могу.

Дядя Костя вздохнул с облегчением.

— Ну, слава богу. А я уж подумал, что и в самом деле ты чокнулся. Знаешь, бывает так ходит человек, снаружи ничего не видать, а внутри он уже чокнутый. Ты бы хоть полегче шутил.

— Ничего, зато теперь не полезут, — сказал парень и направился к телевизору регулировать настройку.

Дежурный врач, которому сообщили, что один из «нервных» сбесился начисто, бросается на людей и несет непонятное, застал во флигеле обычную мирную картину: больные переживали хоккей, подавая время от времени советы игрокам и тренерам.

Итак, как уже сказано, отделение неврозов было самым тихим. Ночью больные мирно спали, не требовали ни уколов, ни перевязок, и дежурная сестра тоже могла спокойно вздремнуть на диванчике возле телефона.

Вот потому-то и перешла Анна Максимовна в это отделение.

Но хоть и спокойными были дежурства, в общем, получалось, что трудилась-то она почти круглые сутки и уставала неимоверно. Усталость накапливалась к концу недели такая, что уже и внук был не в радость.

По воскресеньям Анна Максимовна отдыхала за стиркой, уборкой в доме, готовкой обеда и успевала еще покопаться на огороде возле дома. В общем, как видим, жила Анна Максимовна обычной жизнью обычной русской женщины, одной их тех, каких принято называть хорошей хозяйкой, заботливой женой и любящей матерью.

Дочка Анны Максимовны, Татьяна, понимала, конечно, что мать взвалила на себя нагрузку, какую не вынесла бы и лошадь.[2]Сто раз говорила Татьяна матери:

— Мам, бросала бы ты работу. У папы зарплата, у Саши зарплата, я через два года буду зарабатывать…

— Мне еще до пенсии — десять лет, — резонно возражала Анна Максимовна. — Если брошу, кто мне пенсию будет платить, ты, что ли, с Сашей? Ты уж давай заканчивай институт, к тому времени Андрюшка подрастет — будет полегче. А пока я справляюсь — ничего. И разговоры на эту тему больше не заводи. Думать надо было раньше, а теперь чего думать — дело сделано.

В последних словах заключался намек на раннее замужество Татьяны. И в особенности на то, что от летчика Саши дома не было почти никакого толку.

Саша летал на вертолетах сельскохозяйственной авиации — на маленьких, неторопливо, по-тракторному тарахтящих МИ-4. Летал распылять над посевами удобрения и ядовитые смеси против всяких ползучих вредителей; летал в патрульные полеты, высматривая лесные пожары. Он не принадлежал к породе современных летчиков-аристократов, которые, поправив галстук на белоснежной рубашке, разгоняют свою стоместную птичку по бетонной полосе, а спустя два-три часа приземляются у теплого моря, в мандариновых и шашлычных краях.

Саша поднимался с травяного поля и садился на то же поле. Но все же авиация, даже малая, требует от летчика значительно больше, чем от земного человека: нужно было постоянно чему-то учиться, тренироваться, вставать ни свет ни заря, дежурить на аэродроме; дома Саша появлялся не каждые сутки.

Первое время, заслышав вертолет, Анна Максимовна говорила несмышленому еще внуку:

— А вот наш папочка летит. Слышишь, какой у папочки голос? Ну, какой у папочки голос? У-у-у… Скажи: па-па, у-у-у…

Несколько позже Анна Максимовна стала уже приговаривать:

— А другие папочки не летают… они по земле ходят, гуляют со своим Андрюшенькой. Они «у-у» не делают, каждую ночь дома ночуют.

Вот так помаленьку жаловалась Анна Максимовна на летчика Сашу, но голос ее был ласков, а смысла Андрюша пока еще не понимал, и было ему невдомек, что отец его не такой уж подарок для дома.

Нельзя сказать, чтобы Алексей Палыч не помогал Анне Максимовне. Во всяком случае, он старался. Но был он человеком застенчивым, казалось ему, что все он делает не так; да на самом деле так оно и получалось. Сходить в магазин, принести воды, наколоть дров — это еще ему удавалось. Но вот внука он просто побаивался. Как и все застенчивые люди, он не умел разговаривать с маленькими: всякие «лю-лю-лю» и «сю-сю-сю» казались ему фальшивыми, как будто он притворяется, изображает нежные чувства, которых нет. На самом деле чувства были, но проявить их Алексей Палыч не умел. Не удавалось ему объяснить внуку свою любовь. А другого языка Андрюша понимать не хотел. В результате питательные смеси выплевывались на брюки Алексея Палыча, внук поднимал рев и не успокаивался до тех пор, пока Анна Максимовна не брала его на руки.

Алексей Палыч был обычным мужчиной и проявлял трогательную беспомощность, которая с доисторических времен,[3]словно щит, надежно оберегает мужчину от домашних забот.

Алексей Палыч преподавал в школе физику и часто задерживался после уроков — подготавливал необычные опыты для своих учеников, которые с каждым годом все меньше стремились учиться; чтобы заинтересовать учеников на уроке, нужно было что-нибудь слегка взорвать или хотя бы устроить короткое замыкание.

Алексей Палыч не стремился вырастить из своих учеников великих физиков. Он считал, что ученики должны развиваться всесторонне, и старался по возможности отвечать на любые вопросы, даже если они не имели отношения к физике. Ученики прекрасно знали об этой слабости Алексея Палыча и вопросы задавали охотно: во-первых, в эти минуты никого не вызывали к доске, во-вторых, почему бы и не потрепаться на интересные темы, которые жизнь с помощью телевидения, радио, различных газет и журналов подкидывает ежедневно.

Например, как раз сегодня целый урок проговорили на тему: «Могут ли животные думать?» Класс Алексея Палыча единодушно высказался в пользу животных: почти у каждого ученика была знакомая кошка или собака, которые совершали вполне разумные, осмысленные поступки.