Но Лысый Пер не очень-то любил, когда ему напоминали об этом случае. Разве он виноват, что с ним приключилась такая беда? Ведь он просто хотел узнать, сколь велик и неприступен их замок, а узнал только то, что в подземелье легко заблудиться. Бедняга был еле жив, когда добрел наконец до большого зала. К счастью, разбойники так орали и хохотали, что их было слышно издалека, иначе ему никогда бы не выбраться на свет божий.

– Весь замок мы все равно никогда не использовали, – сказал Маттис. – Ведь зал и комнаты, где мы спим, и половина башен остались у нас.

И жизнь в разбойничьем замке потекла по-прежнему. С той лишь разницей, что там теперь был ребенок. Маленькая девочка, которая, как считала Ловиса, день ото дня все больше и больше прибирала к рукам не только самого Маттиса, но и всех его двенадцать разбойников.

Конечно, в том, что они изо всех сил старались вести себя не так грубо, как прежде, не было ничего дурного, однако во всем нужна мера. А вот то, что атаман и вся его шайка глупо хохочут, глядя, как маленький ребенок ползает по каменному полу, и ликуют, словно присутствуют при великом чуде, понять было решительно невозможно. Правда, Рони ползала необычайно шустро и как-то на свой манер, ловко отталкиваясь левой ногой, что особенно восхищало всех разбойников. Но ведь в конце концов большинство детей рано или поздно начинают ползать, считала Ловиса, и никто по этому поводу в телячий восторг не приходит, а отцы этих ползающих детей не глядят на них часами с умилением и не перестают заниматься своими мужскими делами.

– Маттис, ты дождешься, что Борка будет разбойничать в твоем лесу! – ворчала Ловиса, когда вся шайка во главе с атаманом врывалась в замок в самое разбойное время только для того, чтобы посмотреть, как Рони за обе щеки уплетает кашу и как мать укладывает ее спать в люльку.

Но Маттис пропускал ворчание жены мимо ушей.

– Детка, голубка моя! – кричал он, когда Рони, ловко отталкиваясь левой ногой, ползла ему навстречу, наискосок пересекая зал.

А потом он усаживал свою голубку на колени и кормил ее, а все двенадцать разбойников стояли вокруг и не спускали с них глаз.

Чугунок с кашей висел над таганком, и так как у Маттиса были сильные, неуклюжие разбойничьи руки, он то и дело проливал ее на пол, да и Рони отпихивала ложку, отчего даже брови у Маттиса были в каше. Когда она проделала это в первый раз, разбойники захохотали так громко, что Рони испугалась и заплакала. Но скоро она догадалась, что стоит ей ударить по ложке, как все смеются, и так и норовила всех рассмешить, что, впрочем, доставляло больше удовольствия разбойникам, чем ее отцу. А вот ему это почему-то не нравилось, хотя все, что бы ни делала Рони, он считал бесподобным, а ее – самым изумительным существом в мире.

Даже Ловиса смеялась, когда Маттис с заляпанными кашей бородой и бровями кормил свою любимицу.

– О боже, кто бы мог подумать, Маттис, глядя сейчас на тебя, что ты самый могучий разбойничий атаман во всех горах и лесах на свете? Если бы Борка сейчас увидел тебя, он бы умер от смеха.

– Ну да, посмеялся бы он у меня! – воскликнул Маттис.

Борка был его заклятый враг, точно так же, как отец и дед Борки были заклятыми врагами отца и деда Маттиса. Люди помнят, что испокон веку обе шайки смертельно враждовали друг с другом Да-да, с незапамятных времен они занимались разбоем и вызывали страх у всех купцов, которые на телегах везли товары через дремучие леса, где жили разбойники.

Господи, спаси и помилуй тех, чей путь лежит по дикому ущелью, обычно говаривали люди, вспоминая горную дорогу, которая шла разбойничьим лесом. Вдоль нее и устраивали засады разбойники, подкарауливая свои жертвы. Проезжим купцам в конце концов все равно, чьи шайки их грабят, но вот Маттису и Борке было совсем не все равно, кому из них достанется добыча. Обе шайки жестоко за нее дрались, а когда купцы почему-либо не проезжали по дикому ущелью, разбойники начинали грабить друг друга.

Всего этого Рони, конечно, не знала, потому что была еще маленькая. Она и понятия не имела, что ее отец – грозный разбойничий атаман. Для нее он был добродушный бородатый Маттис, который громко хохочет, поет или весело орет во всю глотку да кормит ее кашей, и она его любила.

Рони росла не по дням, а по часам и мало-помалу стала глядеть на мир вокруг себя. Долгое время она думала, что огромный зал с каменными стенами и есть весь мир. И там она чувствовала себя превосходно, особенно когда, забравшись под большой стол, играла шишками и камушками, которые приносил ей Маттис.

Зал этот и в самом деле был подходящим местом для детских игр. Там всегда находилось чем позабавиться, и научилась она там тоже многому. Рони нравилось, когда по вечерам разбойники пели, расположившись у огня. Тихо, как мышка, сидела она под столом, слушала и постепенно запомнила все разбойничьи песни. И тогда стала подпевать звонким, будто колокольчик, голосом, и Маттис не уставал восторгаться своей замечательной дочкой, которая так хорошо поет.

И танцевать Рони тоже сама научилась. Когда разбойники приходили с добычей, они на радостях принимались плясать и скакать по залу, как дикие козлы, и Рони вскоре стала им подражать. Она тоже отплясывала, как они, яростно била чечетку и, к великой радости отца, прыгала совсем по-разбойничьи. Когда же после таких бешеных плясок разбойники без сил плюхались на скамьи вокруг большого стола, чтобы освежиться пивком, Маттис начинал хвастаться своей дочкой:

– Знаете, она хороша, как маленькая друда, точно?… Такая же ладная, кареглазая и черноволосая! Никто из вас никогда не видел такой прекрасной девочки, точно?

И разбойники дружно кивали головами и хором отвечали:

– Точно!

А Рони молча сидела под столом, играла камушками и шишками, а когда глядела на ноги разбойников, обутые в огромные сапоги, сшитые из козлиных шкур мехом наружу, то принималась играть и с ними, думая, что они бодучие козы. Она видела коз в загоне – Ловиса всегда брала ее с собой, когда ходила доить.

Вот, пожалуй, и все, что Рони успела узнать за свою короткую жизнь. О том, что находилось за пределами замка Маттиса, она не имела ни малейшего представления. И вот в один прекрасный день Маттис понял, хотя ему это и было ох как не по душе, что пришло время выпустить птичку на волю.

– Ловиса, – сказал он тогда жене, – наша дочка должна научиться бродить по моему разбойничьему лесу. Пусть пойдет погулять.

– Слава богу, наконец и ты это понял, – сказала Ловиса. – По мне, так она уже давным-давно гуляла бы по лесу.

Так Рони было разрешено ходить, куда ей вздумается. Но перед этим Маттис предупредил ее о тех опасностях, которые ей угрожали.