Он с ненавистью глянул на окна лесной гостиницы, затем царапнул взором краешек равнодушного неба и саркастически произнес:

— Труба. Причем полная. А в трубе еще одна труба.

— И так до двенадцати раз, — иронически произнесла полутьма за его спиной.

Молодой человек медленно, с явным усилием обернулся.

Ну еще бы! Кому и быть, как не этому…

Человек в черном плаще с капюшоном.

В руке неизменный для его клана «Винторез» — бесшумная снайперская винтовка ВСС. От переносицы до подбородка — массивный респиратор, а огромные пылезащитные очки хоть и сдвинуты на лоб, но в полутьме видны лишь две холодные искорки глаз.

Ледяных глаз человека, привыкшего убивать.

Темный сталкер.

Абориген Диких Территорий. Наполовину мутант и чаще всего безумец, удел которого — вечная полупризрачная жизнь в мрачных, заброшенных деревнях Зоны. Жизнь, больше похожая на пожизненное заключение.

С минуту или более они глядели друг на друга, причем человек — больше на «Винторез». Глаза же темного и вовсе сузились до двух блестящих точек, остро фокусируя захмелевшего гостя. После чего тот с трудом разлепил пересохшие губы и хрипло пробормотал:

— Трубач в за… коне. В законе… Стерх… И ты закон… знаешь.

Вместо ответа темный сталкер наклонился к человеку, обдав его своим дыханием. В нем остро чувствовались животные, звериные нотки и какой-то нездешний, инфернальный холод, который никак не мог исходить от человека из плоти и крови.

— Девятнадцать тонн баксов, Трубач, — прошипел Стерх. — Ты тоже знаешь закон.

В тот же миг запульсировал индикатор, и требовательно пискнул звуковой сигнал — на ПДА незадачливого гуляки свалилось какое-то сообщение. Судя по интенсивности сигнала — срочное. Это в четыре-то утра!

— Кредиторы? Уже разыскивают тебя? Ну-ну, — усмехнулся темный.

Голос его был глухой, точно доносился со дна глубокого колодца.

Человек на скамейке обреченно кивнул. Мол, да, кредиторы. Да, разыскивают. Да, радоваться нечему.

— Не бойся пока, — шепнул темный ободряюще. Но от этого ледяного интима в голосе полумутанта человек на скамейке почувствовал, как у него дыбом встают волосы. Не говоря уже о двухдневной щетине.

— Я дам тебе срок для выплаты долга. Один месяц. Там, конечно, еще была мелочь, баксов тридцать.

— Тридцать семь, — хрипло пробормотал Трубач. И опустил голову.

— Оставь себе на опохмел, — кивнул полумутант.

Его шея при этом неестественно дернулась, голова качнулась, и что-то тихо щелкнуло в застежках вакуумных окуляров пылезащиты. Но Трубач, погруженный в свои мрачные мысли, не заметил этого странного движения полумутанта.

— С этой минуты ты должен мне ровно девятнадцать тонн и ни баксом меньше, — отчетливо произнес темный. — Через месяц деньги должны быть с тобой. Я сам тебя найду.

На этот раз каждое его слово резким, неприятным эхом отдалось в мозгу Трубача. И крепко впечаталось в подсознание.

А когда он поднял голову, темный сталкер уже исчез.

Трубач был неплохо осведомлен об обычаях этих жителей Зоны, о поистине сверхъестественных способностях темных сталкеров и в особенности об их таинственном умении буквально испаряться на глазах. И потому, наверное, очень бы удивился, видя, как силуэт Стерха перед тем, как исчезнуть, сначала подернулся рябью, словно поверхность темного омута. Затем его границы размыло, очертания смазались. А потом сквозь темную маску, как из-под воды, вдруг на мгновение проступили черты другого, совсем человеческого лица.

Острый птичий нос, хищно загнутый книзу, высокие скулы, точно вырезанные из мореного дуба, крепкий волевой подбородок. И глаза.

Глаза, в которых застыли нечеловеческая мука, смертная тоска и печаль.

Всего этого Трубач не видел.

Тем не менее он еще долго сидел и пялился в серую стынь, сгустившуюся под чахлыми, изогнутыми ракитами — редкими деревьями, еще сохранившими в Зоне полуживую листву. После чего активировал ПДА и быстро пробежал глазами по экрану в поиске последних сообщений.

Собственно, сообщение было одно:

«У тебя осталось 2 592 000 секунд.

Если наше время совпадет, я приду за тобой на 2 592 001-й секунде».

Человек в белой рубашке несколько раз перечел текст мессаги. На его лбу и небритых щеках выступила испарина, он впервые вдруг ощутил вес ПДА. Теперь эта хитрая штуковина казалась ему холодной как лед, проникающий от запястья в самое сердце, норовящий обхватить его когтистой лапой, сжать, раздавить.

Он пошарил в карманах и вытащил брелок в форме медиатора. На дне тонкого оргстекла, похожего на мутный кристалл, медленно пульсировала бледным огоньком светящаяся, блуждающая точка. Сейчас она вдруг отчетливо привиделась Трубачу застывшей капелькой крови.

В нижнем углу вещицы красовалась вытравленная корявым, однако не лишенным озорства шрифтом надпись: «Лучшей панк-гитаре мира и окрестностей».

Красная точка сосредоточенно ползала под плексигласовой поверхностью, точно светящийся пузырек воздуха подо льдом. Трубач не сразу поймал ее трясущимся пальцем, затем поспешно нажал. Раздался легкий щелчок, и брелок скрипуче проиграл гнусавую мелодийку.

Шесть звуков, знакомых всякому человеку, хоть раз в жизни крутившему гитарные колки в правильных направлениях.

— Ми… си… соль… ре… ля… ми, — деловито констатировал Трубач. И криво усмехнулся: — Да канца!

А потом его стошнило съеденным и выпитым минувшей ночью.

Bring it down to earth…

«Break & Enter», Prodigy

Давным-давно, когда я еще и не подозревал, что в моей жизни однажды появится Зона со всеми ее глюками и засадами, я играл на лидер-гитаре с тремя такими же оболтусами, как и сам. Название для своей группы мы нашли бесхитростное, зато свежее и вполне интригующее — группа «Гов Но». Что для хэви-метал-панка, согласитесь, козырно. Между прочим, в свое время мы шибко прославились в узких панковских кругах нашим хитом с привязчивым рефреном в припеве:

— И вино, и кино — превращается в говно! Превращается в говно все равно!

Ага! Повторите эту фразу пару раз — чувствуете, как она уже прочно легла на подсознанку? Чувствуете эн эл пэ? Повторяйте-повторяйте! Да канца!

Вот и мне тоже. Просто однажды взяла и смачно шмякнулась плашмя на всю мою судьбу. Как и я сам когда-то, с треском вылетев на полном ходу прямо в болотные плавни из вагона скорого поезда «Казань-Одесса» — плясть!

Потому что я — Трубач.

Вообще-то по паспорту я — Гоша. Он же Гога, он же Жора и так далее, а в самом конце этого скорбного списка значится Георгий Птицын. По кличке Трубач.