сказать необходимо. К англоязычному переводу «Агонии эроса» предисловие (и тоже краткое) писал Ален Бадью [5]. Он просто пересказал содержание глав и похвалил книгу, не без удовольствия отметив, что Хан ссылается и на него, в частности на определение любви как «Сцены для двоих». Завершает Бадью так: «Как бы то ни было, это замечательное эссе, первоклассный интеллектуальный опыт, дает один из лучших способов полностью осознать и принять участие в одной из самых насущных схваток наших дней: защите, то есть как того хотел Рэмбо, “переизобретению” любви» [6].

Хан использует термин «эрос» как более объемный, но, конечно, пишет и о любви. А также о порнографии, убивающей любовь. В целом Хан исходит из своих убеждений, которые так или иначе возникают на страницах всех его работ. И в этом смысле все его книги составляют единый комплекс. В «обществе достижений», которое на самом деле существует по законам современного неолиберализма (или позднего капитализма, или неолиберального капитализма) есть лишь позитив(ность). И это, с точки зрения Хана, плохо. Культура чрезмерной позитивности культивируется именно бизнесом и правительствами и, например, устраняет все различия, делает индивида и общество «однообразным», так что мы оказываемся в «аду однообразия». Отсюда исчезает инаковость Другого, благодаря которому мы и могли бы любить. Общество начинает страдать от психических расстройств, самым ярким из которых становится «депрессивный нарциссизм». В общем, с эросом проблемы, и срочно надо что-то делать. Но что? Об этом вы узнаете, прочитав книгу.

Напоследок отмечу, что, помимо философии, Хан обращается к любопытным примерам – скажем, это фильм «Меланхолия» Ларса фон Триера и книжный бестселлер «Пятьдесят оттенков серого». Хотя, предупрежу, он использует примеры из массовой культуры не так задорно и весело, как, скажем, Жижек. Но и какое тут веселье, когда эрос в агонии? Могу допустить, что кому-то идеи Хана после прочтения книги могут показаться банальными, при условии, конечно, что он их поймет. Но с этим нет проблем. Ведь, как заметил один комментатор творчества Хана: «Выгода от размышлений как вместе с философом, так и против него является признаком практичности его работы. Хан предлагает нам нечто лучшее, чем прямые и неудовлетворительные ответы: он дает нам раздражитель, песчинку, из которой формируются жемчужины мудрости» [7].

Александр Павлов, д. филос. н., профессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», ведущий научный сотрудник, руководитель сектора социальной философии Института философии РАН

Меланхолия

В последнее время часто провозглашают конец любви. Любовь якобы погибает от бесконечной свободы выбора, разнообразия вариантов, принуждения к оптимизации. В мире неограниченных возможностей любовь считают невозможной. Оплакивают и охладевшую страсть. В своей книге Почему любовь ранит? [8] Ева Иллуз объясняет все это рационализацией любви и распространением технологии выбора. Эти социологические теории любви тем не менее не признают, что сегодня происходит нечто, угрожающее любви существенно больше, чем бесконечная свобода или неограниченные возможности. К кризису любви приводит не только слишком большое предложение других, но и эрозия Другого, которая протекает сейчас во всех областях жизни и сопровождается возрастающей нарциссификацией Себя. Исчезновение Другого – вот действительно драматический процесс, который, однако и к несчастью, развивается незаметно для многих.

Эрос обращен к Другому в особом смысле, который не встраивается в режим Я. Поэтому в аду Однообразия (Hölle des Gleichen), на который все больше походит современное общество, нет эротического опыта. Он предполагает асимметрию и экстериорность Другого. Неслучайно Сократа как возлюбленного называют atopos. Другой, которого я вожделею и который меня завораживает, неуместен (ortlos). Он изымает себя из языка Однообразия: «Своей атопичностью Другой приводит язык в дрожь: нельзя говорить о нем, про него, любой признак оказывается мучительно ложным, тягостно бестактным <…>»[9]. Сегодняшняя культура постоянного с-равнения (Ver-Gleichens) не допускает негативности atopos. Мы постоянно сравниваем все со всем, тем самым сводя все к Однообразию, потому что мы утратили именно этот опыт атопии Другого. Негативность атопического Другого изымает себя из потребления. Поэтому общество потребления стремится устранить атопическую инаковость в пользу потребляемых, гетеротопических различий. Различие – это позитивность, в отличие от инаковости. Сегодня повсюду исчезает негативность. Все выравнивается до объекта потребления.

Сегодня мы живем в обществе, которое становится все более нарциссическим. Либидо инвестируется прежде всего в свою собственную субъективность. Нарциссизм – это не себялюбие (Eigenliebe). Субъект себялюбия ради себя самого совершает негативное отграничение от Другого. Нарциссический субъект, напротив, не может ясно установить свои границы. Так расплывается граница между ним и Другим. Мир является ему только в оттенках его самого. Он неспособен познать Другого в его инаковости и признать эту инаковость. Смыслы появляются только там, где он как-то опознает самого себя. Он всюду вязнет в собственной тени, покуда в ней не захлебывается.

Депрессия – это нарциссическое заболевание. К ней приводит перенапряженный, болезненно перегруженный эгоцентризм. Нарциссически-депрессивный субъект выматывает и изматывает самого себя. Он безмирен и оставлен Другим. Эрос и депрессия противостоят друг другу. Эрос увлекает субъекта от самого себя к Другому. Депрессия, наоборот, опрокидывает его в него самого. Сегодня нарциссический субъект достижений (Leistungssubjekt) нацелен прежде всего на успех. Успехи позволяют Одному (des Einen) самоутверждаться за счет Другого. Тем самым лишенный своей инаковости Другой деградирует до зеркала, которое утверждает субъекта в его эго. Эта логика признания вовлекает нарциссического субъекта достижений еще глубже в его эго. Таким образом развивается депрессия успеха. Депрессивный субъект достижений утопает и захлебывается в себе самом. Эрос, напротив, делает возможным опыт Другого в его инаковости, которая выводит субъекта из его нарциссического ада. Он запускает добровольное самонепризнание, добровольное самоопустошение. Специфическое становление слабым охватывает субъекта любви, которое тем не менее сопровождается одновременным чувством силы. Это чувство, разумеется, является не собственным достижением Одного, но даром Другого.

В аду однообразия прибытие атопического Другого может принимать апокалиптическую форму. Иными словами, сегодня только конец света может освободить, даже избавить нас от ада Однообразия. Так, фильм Ларса фон Триера Меланхолия начинается с известия об апокалиптическом, бедственном событии. Мы часто связываем бедствия (Desaster) с несчастливой звездой (Unstern, лат. des-astrum). В ночном небе над владениями своей сестры Жюстин замечает красноватую мерцающую звезду, которая позже оказывается несчастливой. Меланхолия – это desastrum, с которой и начинаются все невзгоды. Но она оказывается и негативом, который оказывает исцеляющее, очищающее действие. В этом смысле Меланхолия – это парадоксальное имя, потому что именно эта планета и приносит исцеление от депрессии как особой формы меланхолии. Она манифестирует себя как атопический Другой, который вырывает Жюстин из нарциссического болота. Поэтому она буквально расцветает