получил право освободить от казачьих обязанностей одного из детей. Выбор пал на моего деда Николая. Страстный книголюб, он мечтал посвятить себя изучению истории России.

Женился он по большой любви. Невесту ему не отдавали, но молодые не отступали, пока не заручились родительским благословением с обеих сторон.

В простые казачьи семьи невесток брали здоровых, работящих, породистых, чтобы внуков рожали сильных и статных. Казачья интеллигенция, как и дворянская, заботилась больше о нравственности избранницы. Претендентки на руку сына обсуждались на семейном совете. Глава семейства говорил: «Марья Николаевна хороша, слов нет, но у неё дед был картёжник, всё спустил – плохая наследственность. У Катерины Ивановны бабушка была непутёвая. Крутила роман с денщиком своего мужа. А Варенька лицом нехороша, но умна, воспитанна, и род её без изъяна». Выбор, как правило, падал на порядочную Вареньку.

Избранница деда, Анастасия, отличалась редкой красотой. Золотистые до пят волосы овечьими ножницами стригла. Была поздним и самым любимым ребёнком.

Семья ее принадлежала к знатным казачьим фамилиям. Мать невесты боялась «чистый русский род испортить». Жених был наполовину финн, на четверть – грек.

С трудом она смирилась с этим браком, но внуков очень любила.

Прадед после революции сам не воевал, готовил молодых казаков для Колчака и занимался сбором и отправкой лошадей в белую армию, что и было ему предъявлено красными в качестве обвинения. Дом в Троицке разграбили, хозяйство конфисковали. На глазах перепуганных, сбившихся в кучку домочадцев тащили со двора мешки с фамильным серебром, сервизы, подушки.

Акиндин стоял в стороне, попыхивал короткой трубочкой, с которой никогда не расставался. Но когда вывели из конюшни лошадей, покачнулся и побледнел, как полотно.

Любимый конь прадеда, Буцефал, никого, кроме хозяина, не признававший, вдруг взвился, захрапел, стал бить копытами.

– Ну, ты, – крикнул красноармеец денщику, – чего глаза таращишь? Успокой скотину!

Тот свистнул по-молодецки, Буцефал вырвался и поскакал к воротам. Красные открыли стрельбу, но конь успел проскочить в проём.

Через несколько недель объявился он в селе Беловка под Троицком, где у прадеда была летняя дача и куда семья перебралась из разорённого городского гнезда. Исхудавший, со сбившейся гривой, стоял он посреди двора, дрожа всем телом. Из прекрасных тёмных глаз текли слёзы.

Обняв коня, плакал и хозяин. Впереди были унижения, нищета, смерть.

И в Беловке настигли прадеда большевики. Побросали в телегу женщин и детей и отправили поздней осенью в Сибирь.

Прадед так и не смирился с тем, что Россия отказалась от монарха, считал это предательством. Видя криминальную низость самозваной власти, не захотел принимать участие в большевистском шабаше и нашёл в себе мужество не покривить душой против своей правды. Благодарение Богу, не пошли мои предки на сделку с совестью, хотя потянувшееся затем невзгодье тяжёлым бременем легло на их плечи.

Жизненная закалка и казачья стойкость помогли прадеду не сломаться духом. Стал он обживаться на новом месте – в районе вечной мерзлоты. Нищета в доме была ужасающая. Как говорили в старину, не было «ни кола, ни двора, ни образа помолиться, ни хлеба подавиться, ни ножа зарезаться».

Несмотря на гонения и унижения, Акиндин гордыни своей не смирил. Говорили, что опорки носил с шиком.

От прадеда остался белый китель и синие брюки с лампасами, которые прабабушка Татьяна хранила долгие годы. Иногда проветривала и просушивала их на солнышке во дворе. Играя в прятки с детьми, я как-то спряталась за висевшую на верёвке униформу. От неё пахло стариной – нафталином и свечным духом. Я почувствовала такое родство с прадедом, которого никогда не видела, такую любовь и жалость, что, крепко обняв китель, не по-детски горько заплакала.

Я всегда верила, что русская история сохранит имена тех, кто, пройдя огонь, воду и не застряв в трубах большевистских маршей, отстаивал не право на жизнь, но своё человеческое достоинство. Трагичной была судьба не только моих предков. Троцкий, называя казаков – гордость и славу России – «зоологической средой», призывал «уничтожать их поголовно». Вместе со Свердловым он был автором директивы «об истреблении по крайней мере ста тысяч казаков, способных держать оружие». Всего было убито около трехсот тысяч.

В отличие от тех, предки которых брали Зимний, я с детства была замешана на недоверии к советской власти и всегда знала, что придёт время, которое снимет с моих прадедов и дедов обвинительный приговор. Благодарное Отечество воздаст им должное, потому что, как писал Иван Железнов, «в старые времена Россия была земелька небольшая, слабосильная. Коли устояла она, коли возвеличилась над всеми царствами и языками, в том много помогли ей казаки – рыцари… Они по границам крепи держали и басурманов усмиряли. Без казаков не знаю, чтоб с Россией было».

* * *

Родилась и выросла я на Урале, в богатом и благодатном крае, который по праву называют «золотым дном, серебряной крышкой». До сих пор вспоминаю бесконечные степи – зимой белые, летом серебристые от колышущегося ковыля. Много казаков полегло здесь в боях с Ногайской Ордой. На отвоёванных землях строили станицы, города-крепости, вытесняя всё дальше и дальше калмыков и ногайцев.

После революции наступило время всеобщего ликования. Довольный пролетарский обыватель скрипел новыми калошами и грыз баранки.

На Южном Урале заложили город будущего – Магнитогорск. На его строительство съезжались энтузиасты, политзаключённые и согнанные с земель крестьяне. Стекалась и авантюрная слякоть – воровской люд.

Мой дед Николай – сын казачьего атамана – уехал тайком из сибирской ссылки, долго мотался с женой и малыми детьми по стране, меняя места жительства. В 1931 году осел в Магнитогорске и устроился рабочим на стройку. Денег не хватало, приходилось продавать и обменивать на продукты последние семейные безделушки – серьги, кольца, браслеты.

Когда стало совсем худо, бабушка Анастасия отнесла на рынок атласное одеяло – приданое родителей. По ночам плакала, упрекая мужа:

– Говорила тебе, Ника, уедем за границу.

– Я из России никуда, милая, ты же знаешь.

– Да нет больше России, нет её! – кричала в сердцах бабушка. – Пропала она! Детей хоть бы пожалел!

Шел 1932 год. Какая-то сознательная гражданка донесла на моего деда Николая, что он белоказак. Спасая семью, дед погрузил жену и детей на телегу и покинул город. От дорожной тряски, от нервного перевозбуждения у Анастасии начались схватки. Пришлось повернуть обратно. К утру она родила мёртвого мальчика, а к вечеру скончалась от сепсиса.

По семейному преданию, во время венчания моя бабушка уронила обручальное кольцо, что считается дурной приметой – к ранней смерти. Она умерла, когда ей не было и тридцати. Мой дед остался вдовцом с четырьмя детьми.

Однажды он возвращался с кладбища. С ним была младшая дочка, трёхлетняя