Вот так, надо держать ухо востро, даже если едешь и не в час пик по загородному шоссе.

По соседней полосе медленно двигалась машина, Фархад не обращал на нее внимания. Вот она обогнала его. Красные габаритные огни впереди. Кажется, иномарка.

По шоссе с ревом неслась бетономешалка, а за ней шел, гремя и лязгая, тихоход-трактор. Строительная техника — куда-то в сторону новых земель, на новые угодья фешенебельной застройки.

Фархад свернул на узкую боковую аллею в сторону железнодорожной станции.

Тут всегда темно, потому что нет фонарей, но дорожное покрытие сносное и луж нет. Только вот дождь все сильнее, сильнее. К ночи разойдется в настоящий осенний ливень.

Ну да ночью он, Фархад, уснет сном младенца на съемной койке под грохот телевизора за стеной.

Можно палить из пушки — его не разбудишь.

Уже не разбудишь никогда.

Можно палить из всех стволов…

Он уснет, как праведник, как человек, много грешивший, несмотря на свой юный возраст, но чья совесть чиста, потому что он грешил ради дела, — так сказать, вносил инвестиции в свое будущее.

В богатый комфортабельный дом на берегу реки, и не там, в Уфе, где мать и две сестры, а…

Неожиданно он узрел перед собой лицо матери — она месила тесто для беляшей и улыбалась ему, вытирала пот со лба запачканной мукой рукой.

Мать улыбалась, а он, Фархад, внезапно ощутил, что теряет все точки опоры.

Педали велосипеда крутились сами собой, больше он их не чувствовал под ногами.

Он не слышал выстрела, прозвучавшего в ночи, потому что выстрел (который, кстати, не слышал никто на дороге) заглушил грохот строительной техники — бетономешалки и трактора.

Выстрел раздался в тот самый момент, когда Фархад думал о том, что «можно палить — его не разбудишь».

Велосипед звякнул и поехал в одну сторону, а тело Фархада — в противоположную.

Пуля попала ему под левую лопатку, в темноту ударил фонтан крови.

Велосипед съехал в кювет и опрокинулся.

Фархад упал ничком в мокрую колючую осеннюю траву.

Его пробитое сердце уже не билось.

Но еще пару секунд его глаза, нет, мозг — затухающий, как искра, видел мать. Она стряхивала муку с пальцев и бросала беляши, начиненные ливером, на раскаленную сковородку.

На запруженной машинами Петровке напротив Столешникова переулка остановился мотоцикл «Харлей». Мотоциклист втиснул его в парковочную щель между «Ягуаром» и «Ауди» и неспешно направился к центральному входу отеля «Мэриотт — Аврора».

Центральный вход в отель как раз со стороны улицы, а вход в лобби-бар рядом с магазином «Кристиан Диор», что смотрит витринами в переулок.

В этот час раннего вечера — шесть всего на часах — уже смеркается, но улица Петровка полна народа. Яркие огни, сырой воздух последних дней октября.

Мотоциклист, затянутый в черную кожу, — высокий, стройный, широкоплечий, снял с головы шлем, пригладил светлые волосы рукой и прошел весьма уверенно сквозь вертящиеся стеклянные двери отеля — мимо швейцара в позументе и охранников с рацией.

Удивительно, но в гулком, роскошном, отделанном сияющим мрамором вестибюле отеля оказался он единственным гостем. В этот еще не поздний вечер конца октября огромный «Мэрриотт» пуст и тих, как сказочный замок Фата-Морганы.

Но нет, где-то играет негромко музыка. Звуки арфы, невидимой глазу.

Мотоциклист быстро пересек холл, глянул на себя в зеркало мимоходом — молод, хорош собой, яркий блондин с голубыми глазами. Только вот на скуле зажившая ссадина, а на нижней губе свежая рана кровоточит.

Коридорный в форме, скучавший возле автомата для чистки обуви, окинул мотоциклиста оценивающим взглядом, но ничего не сказал. Этот парень… в общем, он порой заезжает в роскошный отель «Мэриотт» и тут его знают.

Мотоциклист поднялся по ступенькам мраморной лестницы, ведущей в ресторан под куполом.

Это и ресторан, и зимний сад. Это гордость и краса отеля. Именно тут играет невидимая глазу арфа по вечерам. Столики, покрытые крахмальными белыми скатертями, все сплошь свободны. Нет ни одного гостя в ресторане. А над головой, высоко, далеко, как хрустальное небо, — прозрачный великолепный купол.

А если повернуть голову налево и глянуть вверх, — там галерея — зимний сад. Много зелени — сплошные тропики, и там такие уютные диваны и кресла и еще…

Там иногда мелькает призрак Оперы… Да, да, помните того кудесника — ведущего с телеканала «Культура», — всегда в смокинге, всегда с улыбкой, интеллигент и великий знаток прекрасного, он знал о мире музыки и мире оперы все. Именно там, в галерее под куполом в отеле «Мэриотт — Аврора», он устраивал встречи со своими гостями, среди них — мировые знаменитости: певцы, музыканты, дирижеры, критики, композиторы.

Кудесник в смокинге умер так неожиданно, скоропостижно, что в это трудно было поверить всем. Даже этому вот молодому мотоциклисту — блондину с разбитой губой.

Но порой, если приглядеться, надравшись в баре отеля, то можно еще увидеть… Да, тень… тот образ… призрака Оперы с прошедших времен, которые никогда уже не вернутся, потому что смерть…

Да, смерть сильна…

Однако блондин с атлетическими плечами и тонкой талией, затянутый в кожу, словно в средневековые рыцарские латы, не собирался сейчас здесь, в пятизвездочном отеле «Мэриотт — Аврора», думать о смерти. И что-то там вспоминать и кого-то там жалеть.

Он просто скучающим взором оглядел пустой роскошный ресторан, лишенный посетителей, несмотря на то что сезон вроде бы и начался уже.

Он не увидел в ресторане ту, которую хотел здесь встретить.

К нему сразу же с вежливой улыбкой на лице обратилась хостес, но он покачал головой — нет, спасибо, меню знаю наизусть, а вот выпить предпочту в лобби-баре.

Он легко спустился по мраморной лестнице, еще раз оглянулся на зеленую галерею… звуки арфы — и только. И никаких привидений с телеэкрана…

В великолепном лобби, отделанном светлыми дубовыми панелями, — тоже небольшой ресторан.

И вот тут мотоциклист увидел ее.

Она сидела за столиком в полном одиночестве. На скатерти перед ней сервирован чай в лучших традициях английских отелей — белый фарфор чайника и чашек и тарелка с десертом.

Она была в платье из кашемира вишневого цвета и высоких замшевых сапогах.

Она тоже блондинка. И даже весьма миловидная, хотя немножко усталая.

Он, пожалуй, был ярче, красивее. Да и выше ее на целую голову.

Его звали Данила. А ее звали Евгения. И вот уже несколько лет они носили разные фамилии, потому что она, его младшая сестра, вышла замуж.