И только теперь, при собирании материала для этой книги, посчастливилось мне получить от него краткую автобиографию. Привожу ее далее полностью, с присоединением (в круглых скобках и подстрочных примечаниях) некоторых сведений, почерпнутых мною из других источников.

«Я родился в 1857 г. (5/18 сентября). Отец — свободомыслящей поляк (из Волыни) с тяжелым характером, но очень честный, за что и терпел всю жизнь бедность. Мать — русская[1], с „искрой“, как говорил отец. У отца была наклонность к изобретательству (изобрел и устроил молотилку), к естественным наукам (был преподавателем естествознания, но, кажется, через год его выставили) и философии. В роду матери были искусные мастера.

Семья — огромная. Со всеми умершими мать имела не менее 13 детей. После меня родились две сестры; одна умерла в малолетстве, другая (Мария) — недавно[2]. Больше сестер не было.

Мать умерла вскоре после рождения последней девочки — не старше 40 лет, отец — лет 61. Я родился, когда отцу было 37 лет, матери — 26.

Перебивались с трудом. Половину жизни отец был без места или занимал маленькие должности[3]. Много скитались.

Я родился в селе Ижевском (Спасского уезда, Рязанской губернии). Сначала был очень смышлен и забавен. Меня очень любили и звали „птицей“. Почему — не понимаю, но совпадение странное… На десятом году от скарлатины сильно оглох и отупел. Впоследствии, будучи преподавателем, при общей беседе, — например в учительской комнате, — я слышал звуки, но не разбирал слов… В детстве глухота причиняла мне невыразимые муки, так как я был очень самолюбив. Потом немного привык, но никогда она не переставала меня мучить (хотя я отчетливо сознавал, что оригинальностью своих работ я обязан именно ей).

Начал я развиваться (умственно) с 14–15 лет. 17 лет, по книгам, я уже прошел курс дифференциального и интегрального исчисления и решал задачи по аналитической механике, не имея о ней никакого понятия, — решал, как потом оказалось, верно.

Я — чистейший самоучка.[4] Права учителя приобрел по экзамену (экстерном в 1879 г.). Прослужил без перерыва около 40 лет.[5] В 1920 году вышел по болезни[6] в отставку. Через мои руки прошло примерно 500 учеников и полторы тысячи учениц средней школы. Я прочел не менее 40 тысяч лекций (по глухоте я не любил спрашивать и потому придерживался лекционного метода, хотя и навлекал на себя этим нарекания).

Бывало вызовешь ученика или ученицу 17–18 лет, поставишь рядом с собой у левого уха и так слушаешь ответы. А класс добродушно подсмеивается.

Учащиеся очень любили меня за справедливость, хорошие отметки и неутомимость в объяснениях. Ну, и занимательные опыты я не скупился показывать, так что выходили настоящие „представления“; на эти опыты шла часть моего жалования.

Преподавал я математику или физику (редко то и другое), но случалось давать уроки и космографии и химии. После революции читал лекции в народном университете, а затем[7] был „шкрабом“ (школьным работником) в советской трудовой школе (второй ступени). Были тяжелые времена: сидели в шубах, в темноте, получали месячное содержание, которого не хватало на покупку 5 фунтов черного хлеба. Мне назначен был (с 1 октября 1921 года) академический паек, но я долго его не получал. Голодали изрядно. Потом я не нуждался благодаря помощи разных советских учреждений; подозреваю влияние или ходатайство Общества любителей мироведения по почину Я. И. Перельмана.[8]

У меня было много детей. Теперь остались только две дочери. При мне живут: старуха-жена[9], старшая дочь (девица 49 лет), внук от умершей (в 1921 г. от туберкулеза) дочери и внучка от другой дочери, живущей в глуши с большой семьей.

Понятно, что моя глухота с детского возраста, лишив меня общения с людьми, оставила меня с младенческим знанием практической жизни, с которым я пребываю до сих пор. Я поневоле чуждался ее и находил удовлетворение только в книгах и размышлении. Вся моя жизнь состояла из работ, остальное было недоступно[10]».

«Это — замечает Циолковский на полях автобиографии — семейная, интимная сторона жизни. Но вот и очерк первых моих попыток к техническому и научному труду:

Мне было 8–9 лет, когда моя мать показывала нам, детям, аэростат из коллодиума. Он был крохотный, надувался водородом и занимал меня тогда, как игрушка. Я таскал его по двору, по саду и по комнатам на ниточке. Лет 14 я получил некоторое теоретическое понятие об аэростате из физики Гано[11]. Попробовал было надуть водородом мешок папиросной бумаги, но опыт не удался.

Я тогда увлекался механическим летанием с помощью крыльев. Делал я также плохие токарные станки, на которых все-таки можно было точить; устраивал разные машины и, между прочим, коляску, которая должна была ходить во все стороны с помощью ветра. Модель прекрасно удалась и ходила по крыше, по доске, против ветра. Одновременно ходила по полу у меня и другая модель: коляска, приводимая в движение паровой машиной турбинной системы.

Летанием, в особенности газовым, я занимался тогда мало. Лет 15–16 я познакомился с начальной математикой и тогда мог серьезнее заняться физикой. Более всего я увлекся аэростатом и уже имел достаточно данных, чтобы решить вопрос: каких размеров должен быть воздушный шар, чтобы подниматься на воздух с людьми, будучи сделан из металлической оболочки определенной толщины. Мне было ясно, что толщина оболочки может возрастать беспредельно при увеличении размеров аэростата. С этих пор мысль о металлическом аэростате засела у меня в мозгу. Иногда она меня утомляла, и тогда я по месяцам занимался другим, но в конце концов возвращался к ней опять.

Систематически я учился мало, в особенности впоследствии: я читал только то, что могло помочь мне решить интересующие меня вопросы, которые я считал важными. Можно сказать, что я учился творя, — хотя часто неудачно и с опозданием.

Так, учение о центробежной силе меня интересовало потому, что я думал применить ее к поднятию в космические пространств|а. Был момент, когда мне показалось, что я решил этот вопрос (16 лет). Я был так взволнован, что целую ночь не спал, бродил по Москве и все думал о великих следствиях моего открытия. Но уже к утру я убедился в ложности моего изобретения. Разочарование было так же сильно, как и очарование. Эта ночь на всю жизнь мою оставила след. Через десять лет я еще иногда вижу во сне, что поднимаюсь к звездам на моей машине и чувствую такой же