— Мне замолчать, господин художник? — спросила Пчелка Петруса. — Вы согласны с моей сестрой?

— Нисколько, мадемуазель! — воскликнул Петрус. — Я нахожу эту историю чрезвычайно интересной, до такой степени интересной, что делаю к ней набросок по мере того, как вы рассказываете; я почти закончил, не хватает только головы дрожащей девочки, зато я уже начал рисовать фею Кариту.

— Покажите! Покажите! — попросила Пчелка, поспешно поднимаясь с колен и подходя к Петрусу.

— Нет, нет, — возразил Петрус, пряча набросок. — Рисунки — как сказки: чтобы их поняли, они должны быть завершены. Досказывайте свою сказку, мадемуазель, а я закончу свой рисунок.

— На чем я остановилась? — спросила Пчелка.

— На том, что дело происходило в прошлом году, в августе, — подсказал Петрус.

— Как вам не стыдно упрекать меня в этом, господин художник! — надув губки, произнесла Пчелка. — Я оговорилась, когда сказала «в прошлом году», вот и все. Разумеется, этого не могло быть в прошлом году, раз дело происходит во времена халифа Гарун аль-Рашида, а все знают, что Гарун аль-Рашид, пятый халиф династии Аббасидов, умер в восемьсот девятом году, за пять лет до смерти Карла Великого!

С гордым видом выпалив эти сведения, девочка продолжала:

— Я хотела сказать, что в Багдаде стояла такая же жара, как в прошлом году в Париже на Внешних бульварах, например вблизи заставы Фонтенбло: это просто сравнение. Итак, было удивительно, что девочка дрожала, ведь жара стояла такая, что невозможно было находиться на солнце! И фея Карита, разумеется, не могла этого не заметить. Она попросила у отца позволения спешиться и спросила у девочки, не больна ли бедняжка.

Едва фея Карита к ней обратилась, как девочка опустила огромные глаза, до того поднятые к небу.

«Почему ты так дрожишь, дитя мое? — ласково спросила принцесса. — Может быть, ты больна?»

«Да, госпожа фея», — отвечала малышка, сразу догадавшись, что принцесса — добрая фея.

«Что с тобой?»

«Кажется, у меня жар».

«Почему же ты не в постели?» — продолжала фея.

«Потому, что собачкам еще хуже, чем мне, и меня послали погулять с ними».

«Да ведь не матушка послала тебя с собаками на улицу,

верно? Не могла матушка позволить тебе выйти в таком состоянии!»

«Нет, госпожа фея, не матушка», — подтвердила девочка.

«Где твоя матушка?»

«Умерла».

«С кем же ты живешь?»

«С Брокантой».

«Кто это?»

Девочка медлила с ответом, и фея повторила свой вопрос.

«Тряпичница, которая меня воспитала».

«И у тебя нет родных?»

«Я одна в целом свете».

«Как?! Ни матери, ни отца, ни брата?»

Девочку затрясло, она закричала:

«Нет! Нет! Нет! Нет брата! Нет брата!»

«Бедняжка! — пожалела ее принцесса. — А как тебя зовут?»

«Рождественская Роза».

«Ты и впрямь, дитя мое, похожа на цветок, чье имя носишь: такая же бледненькая и нежная!»

Девочка пожала плечами с таким видом, словно говорила: «Чего же вы хотите?!»

«Где ты живешь?» — спросила принцесса.

«Ах, госпожа фея! На одной из самых грязных и отвратительных улиц Багдада!»

«Далеко отсюда?»

«Нет, госпожа фея, в десяти минутах ходьбы».

«Я отведу тебя домой и скажу, чтобы тебя уложили в постель, хорошо?»

«Как вам будет угодно, госпожа фея!»

Девочка попыталась встать, но упала в канаву, до того она была слаба!

«Подожди, — сказала принцесса, — я возьму тебя на руки».

Она в самом деле подняла девочку: та была такой тщедушной, что весила не больше моей куклы. Принцесса поднесла ее к отцу. Тот принял сиротку на руки, посадил перед собой, и все двинулись в путь: папа вез Рождественскую Розу… Ой, я опять проговорилась! Папа принцессы вез Рождественскую Розу, а она держала в руках двух самых маленьких собачек, которые не поспевали за лошадьми. Три другие собаки были большие и бежали сами. Ворона кружила над головой Рождественской Розы; чтобы она не улетела, девочка время от времени ее подзывала:

«Фарес! Фарес! Фарес!»

Скоро они приехали на улицу — такую мрачную, что казалось, будто дело происходит темной ночью, а не средь белого дня. Хотя мой папа говорит, что солнце светит для всех, но до тех, кто ютится на той улице, его лучи, наверное, не доходят.

«Здесь! — сказала девочка, хватаясь за повод. — Вот дверь».

У нас на псарне дверь, наверно, чище, чем в этом доме! Чтобы войти туда, нужно было пригибаться, словно спускаешься в погреб, и двигаться ощупью в поисках лестницы.

Сидевший на каменной тумбе мальчишка — Рождественская Роза называла его Баболеном — вызвался присмотреть за лошадьми. И вот принцесса и ее отец поднялись на самый верх, где жила Броканта.

Насколько принцесса была молода и хороша собой, настолько Броканта была стара и безобразна. С первого взгляда становилось понятно, кто из них добрый гений: принцесса была похожа на фею, Броканта напоминала колдунью. Впрочем, она и была колдуньей, судя по стоявшему на треножнике огромному железному котлу, где варились волшебные травы; в пол была воткнута длинная ореховая палка, а вокруг нее разложены карты, проткнутые большими черными булавками. Наконец, в руках Броканта держала метлу; она в удивлении оперлась на нее, когда увидела генерала с Рождественской Розой на руках и фею, которая несла двух собак. Я уж не говорю об остальных собаках и вороне: они замыкали шествие.

Фея Карита опустила собак на землю, потом обратилась к колдунье:

«Сударыня, мы принесли девочку, потому что она дрожала как в лихорадке; она больна: ее нужно уложить в постель и укрыть потеплее».

Броканта собиралась ответить, но собаки так оглушительно лаяли, что ей пришлось их припугнуть, замахнувшись на них метлой.

«Она сама хотела прогуляться! — отвечала принцессе Броканта, пряча глаза: разумеется, старуха сразу признала в гостье добрую фею. — Она никогда не слушается, вот и болеет».

«Девочка еще мала, — возразила фея. — Не нужно было ее отпускать. Однако почему вы не хотите уложить ее в постель? Я не вижу кровати!»

«Кровати?» — переспросила колдунья.

«Разумеется! У вас нет другой комнаты?» — спросила фея.

«Уж не думаете ли вы, что этот чердак — настоящий дворец?» — проворчала в ответ старуха.

«Милейшая! Извольте отвечать в подобающем тоне, не то я прикажу позвать комиссара: пусть он расспросит, где вы украли эту девочку!» — пригрозил генерал.