Особенно удобной для любовных утех была старая груша, пологой рогатиной расходившаяся на две разные стороны. Когда у супруги было доброе настроение, она подмигивала Анатолию и говорила: «Может, прогуляемся под грушку?»

Это были лучшие годы в их совместной жизни. А теперь Лена стала словно чужая. Разговаривала коротко, как бы нехотя, сухо и часто дерзко.

Анатолий Иванович ходил по дому и двору сам не свой, думал над причинами такого поведения супруги, а ответа не находил. Однажды решил поставить вопрос ребром.

— Ленок, может, как- то объяснимся, что происходит между нами. Так же жить невозможно, забралась слизнем в свою ракушку, живёшь в ней отдельно от мира. А мне что делать, как вести себя, я не понимаю. Чувствую себя виноватым в чём-то… Только в чём?

— А что не так? Тебе раньше, вроде, и с гитарами нескучно жилось? Что случилось сегодня? — злобно парировала Лена.

— Гитары — предметы неодушевлённые, ты б к деревяшкам не ревновала что ли…

— Я и не ревную. Отревновала своё, слава Богу, поводов давал вагон и маленькую тележку.

— Ну, ревность — занятие простое, можно и столбы электрические в этот твой вагон с тележкой загрузить и оптом в соблазнении мужского населения обвинить, — бурчал Анатолий Иванович, вспоминая свой неудавшийся и вовремя пришедший к эпилогу роман со школьной подругой жены, физичкой Настей.

— Что-то происходит со мной, сама не знаю, нет ни объяснения ни желания что-то придумывать искать какие-то слова, чтобы тебе было понятно, — вздыхала Лена. — В мою шкуру ты не влезешь, я в твой череп тоже скворцом не заселюсь. Сложно мне, Толик. Самой побыть хочется. Сломался какой-то винтик внутри, не отыщешь его, и обратно на закрутишь. А без него не живётся, не любится. Может, и поймёшь когда-нибудь, а там и простишь…

Так и уехала Елена Владимировна в таинственных недомолвках и тяжёлой недопонятости.

II

Была пятница, всю ночь дождь ритмично барабанил по высоко оттопыренным металлическим подоконникам. Рано утром в мастерскую Анатолия Ивановича позвонили. За несколько дней вынужденного простоя хозяин успел отвыкнуть от посещения клиентов. Перед калиткой появилась невысокая фигура коротко стриженного молодого человека лет тридцати пяти, в ярко-синей дорогой рубашке и коричневых вельветовых брюках. Представился Евгением, распахнув над головой зонт, резкими спешащими движениями достал из салона белого джипа «Land Cruiser» потёртую тёмно-жёлтую скрипку и проскочил в помещение.

— Вот, — сказал Евгений, протягивая инструмент мастеру.

— Присаживайтесь, — предложил Анатолий Иванович, кивнув в сторону покрытого слоем деревянной пыли старинного дубового стула, — чистая тряпочка на спинке, если что.

— Извините, спешу, бизнес не ждёт, — отказался от предложения молодой человек и предложил сразу обсудить план ремонта и цену.

— Давайте попробуем, — улыбнулся мастер, за долгие годы работы привыкший к вечно спешащим клиентам, которые хотят «быстро», «качественно» и «недорого».

— В общем, это скрипка моего отца, валялась на даче, на чердаке, лет, наверное, десять. Батя, ныне покойный, на ней играл круто, хотел, чтоб и я выучился. Но не судьба, не дал Бог музыкального таланта, — слегка замялся Евгений. Потом, немного подумав, как бы что-то припоминая, добавил, — на гитаре иногда могу побрынькать, на природе, под шашлычок в хорошей компании. Скрипка — не моё. А вот дочка играет, учится в музыкальной школе. Но у неё какая-то китайская фанера, не строит, не звучит, не игра, а мучение. А это всё-таки дерево, посмотрите.

Анатолий Иванович надел очки, взял лупу и стал бережно, почти не дыша, осматривать инструмент. Заглянул внутрь скрипки, что-то долго там читал на серой сморщенной этикетке, долго водил тонкой костлявой рукой по слегка расслоившейся верхней деке, словно вспоминал что-то очень знакомое и приятное.

— Я знаю этот инструмент. А кто, извините, и если это не табуированная тема, ваш отец? — спросил мастер.

— Борис Михайлович Васильев, кличка Бээмвэ если помните такого по девяностым годам, — с некоторой грустью в жгучем взгляде улыбнулся Евгений.

— Да, да, припоминаю «васильевскую» группировку, шумно было в городе от них. Но понятия не имел, что тот юный скромняга — скрипач Боря, с которым когда-то довелось вместе поиграть в одном школьном ансамбле, и знаменитый коммерсант и… бригадир Васильев — один и тот же человек. Вот, дела. Жаль Борю. Его, кажется, убили?

— Пути господни неисповедимы, — отрезал Евгений. — Так, может, обсудим план ремонта и цену вопроса?

— Пожалуй, да. Хотя, признаться, не вижу каких-то серьёзных причин для глубокого конструктивного вмешательства в этот прекрасный инструмент. Немного косметики, профилактика, увлажнение, отстройка и, собственно, всё. Я знаю эту скрипку, давно знаю, и она за указанные вами десять лет хранения на чердаке ничуть не стала хуже.

— Нет. Я бы хотел не косметику, а как бы это сказать, полную заклейку, перелакировку, ну, и приведение в играбельное состояние. Подарок дочке всё-таки.

Анатолий Иванович сначала демонстративно вздрогнул, нервно взбив на макушке седую шевелюру, глубоко и звучно вздохнул, демонстрируя клиенту немое возмущение, потом ещё раз навёл лупу в темноту эфы — фигурного резонаторного отверстия в верхней деке скрипки.

Стало понятно, что у мастера своё видение ремонта инструмента.

— Женя, вы знаете, чьей работы ваша скрипка?

— Никогда не задавался этим вопросом. А это действительно важно? Не Страдивари же! Я вообще-то спешу. Какая разница, кто лепил эту деревяшку, главное, она должна быть реставрирована, чтобы была желательно как новая, чтобы ребёнку было приятно брать её в руки. Понимаете?

— Не понимаю.

— У меня сложные отношения с девочкой. Ей двенадцать лет, переходный возраст стартует. Как бы вам пояснить это? Я недавно через суд забрал её у бабушки в свою новую квартиру. Вообще-то я планировал жить в этой квартире со своей новой женой, точнее, с девушкой, а тут такое… В общем, первая моя жена разбилась на машине. Причём на машине, которую при разводе подарил ей я. Понимаете? И разбилась, как считает следак, не случайно. Самоубилась, понимаете? Из-за ревности что ли. Или чтобы мне насолить. Дура была, блин, вывела тачку на встречную полосу прямо под фуру. Хорошо хоть мужик-водила не пострадал. А у него трое детей. Ду-ра! На-би-та-я! Извините, что я вас всем этим гружу, но оно ж болит, спать не могу. Оленька, дочка, вроде, и любит меня, вроде, как-то мы пытаемся вместе наладить нашу жизнь. Или это мне так кажется. Но потом как бес её посещает. «Ненавижу», — кричит, считает, что я виноват в смерти матери. А я что, разве виноват, что мамка Оленьки дура?!

Евгений вытер кулаками увлажнившийся высокий лоб и рухнул на пыльный стул. Анатолий Иванович побелел в лице