Итак, Линс Макнери улыбался и мысленно потирал руки в своем капитанском кресле, ожидая, когда зазвучат сигналы стартовой готовности. Каждый из присутствующих в рубке знал свой маневр, каждый занимался делом, и капитан уже в мыслях посылал Лабее прощальный привет.

Но оказалось, что улыбаться было рановато. Как говорится, хочешь посмешить Бога, скажи ему о своих планах. Макнери о своих планах ничего Всевышнему не говорил (да и вообще, вряд ли был монотеистом), но тот, видимо, все-таки узнал о них из каких-то своих источников. И решил вмешаться. Не самолично, разумеется, а посредством все того же начальника отдела пассажирских перевозок космопорта «Прибрежный» Теодора Березкина. Его деловитая физиономия возникла на экранчике капитанского комма, когда из зоны безопасности вокруг седьмой стартовой платформы уже удалились все грузчики и техники.

— Открывай фортку, Рыжий, — торопливо буркнул Березкин, тщательно отводя взгляд от насторожившегося капитана «Пузатика». — Сейчас довесок пришкандыбает. Ему до Цинтии.

Во внутреннем мире капитана что-то лопнуло с печальным звоном, и заметались над голыми деревьями этого самого внутреннего мира не менее печальные черные птицы.

— А позже он не мог? — уныло проворчал Макнери. — Чтобы как раз мне под дюзы и хорошенько прожариться…

— Очень просил, ну очень… — Березкин все так же старательно прятал глаза. Знал, конечно, что разрушает прекрасный хрустальный замок. — Был убедителен до… до… — Он пошевелил пальцами, пытаясь подобрать сравнение, но так и не подобрал. И наконец прямо взглянул на впавшего в тоску Макнери: — Вернешься, зайдешь ко мне — сам проникнешься.

Намек капитан «Пузатика» понял, но это его отнюдь не утешило. Пусть даже на сей раз Березкин заменит мышиную долю на, скажем, кошачью — это все равно будет чертовски мало по сравнению с той суммой, которую Макнери мог поиметь с космических бабочек.

Но возражать, как уже отмечалось, было не в его интересах.

— Давай, запускай, — с длинным вздохом произнес капитан. — Если уж он такой убедительный.

— Да он уже в пути… — встрепенулся Березкин. — Так что принимай. Удачного рейса, Рыжий!

Экранчик погас.

Капитан вернул комм в гнездо на поясе своего полетного синего кителя и пробормотал тусклым голосом:

— И тебе, Тедди, на кадуцей нанизаться…

Вновь вздохнул, остервенело поскреб жесткую бороду и поднял глаза на старт-дежурного, который слышал разговор и все уже понял:

— Открывай второй служебный, Араф.

Бритоголовый поджарый смугляк молча кивнул и направился к настенной панели с рядами кнопок. По его физиономии было видно, что он тоже надеялся поразвлекаться с камелиями, и утрата этой надежды глубоко ранила его чувствительную душу. Да и весь народ в рубке — полтора десятка мужиков — как-то погрустнел, словно сейчас на борт должны доставить высокопоставленный труп, и каждому из них предстоит весь рейс проторчать в почетном карауле…

«Такова жизнь, — печально подумал капитан. — Намечаешь хорошо пообедать, а получается, что обедают тобой…»

Однако Линс Макнери был оптимистом и надеялся на то, что будет еще и в его рубке праздник. Впереди — двадцать восемь миров, и, возможно, прилетят и другие бабочки. Система тут была сложной, заранее все расписывать не получалось. Но капитан верил: не все потеряно! Тот сапиенс сойдет на Цинтии, освободив каюту, и там можно будет разместить жриц любви. Во всяком случае, не стоило сразу с головой погружаться в уныние.

Конечно, кто-то может спросить: почему, если резервная каюта занята, не разместить бабочек, например, в какой-нибудь раздевалке? А потому, что количество сапиенсов на борту не должно превышать количества спальных мест, предусмотренных для этого типа кораблей. Ни один капитан дальнолета, каким бы отчаянным он ни был, не решился бы нарушить этот пункт инструкции. За такое не то что должности можно было лишиться в два счета, но и попасть под статью. Это же не лодочка на пруду, а грузопассажирский космический корабль! И дело тут было даже не в том, что дальнолет не потянет лишнюю сотню килограммов — он мог бы потянуть и тонну. Дело было в самом принципе эксплуатации таких судов: нельзя — и всё. Точка.

Подергав себя за бороду и справившись с недовольством, Макнери устремил взгляд на обзорный экран. Там, под лазурными небесами с зависшим в зоне заката светилом — Беландой — распростерлась равнина летного поля. От горизонта мчался к лайнеру желтый шарик портового летунца — это спешил на рейс «довесок».

«Интересно, сколько он переплатил? — Макнери поднялся из кресла и направился встречать дополнительного пассажира, так уж было заведено с этими дополнительными. — И почему заранее не позаботился о билете?»

Эту мысль он развивать не стал, потому что ничего ее развитие не меняло. Да и не его это было дело.

За годы работы в Космофлоте Линс Макнери повидал не сотни и даже не тысячи, а десятки, а то и сотни тысяч пассажиров. Самых разных. Из любых уголков Галактики. Вежливых и не очень, тихих и крикливых, пьяных и еще сильнее пьяных, и так далее, и так далее. Во внешности стоящего сейчас перед ним в шлюзовой камере сапиенса не наблюдалось ничего из ряда вон выходящего. Хотя вид «довеска» все-таки впечатлял. И еще у него не было никакого багажа, словно не в другую планетную систему он собрался, а так — вышел прогуляться перед сном. Если только багаж не скрывался под просторным и длинным, до пят, серым плащом. Сапиенс на голову возвышался над капитаном Макнери, который не считал себя коротышкой, да и не был им. Его метр девяносто восемь от макушки до подошв делал его высоким не только на родной Лабее, но и позволял сверху вниз взирать на уроженцев многих иных планет. А вот на этого сапиенса приходилось смотреть из той позиции, из которой обычно смотрели на Макнери другие. То есть снизу вверх. Плащ не позволял оценить комплекцию «довеска» — не скрытыми одеждой оставались только его голова и кисти рук. Кожа на руках была матовой, без единого волоска, тонкие пальцы пошевеливались, словно пассажир перебирал невидимые струны. Такая кожа позволяла бы причислить сапиенса к коренному населению Бертины, но автохтоны Бертины были гораздо ниже ростом и лысыми от рождения. «Довесок» же волосы имел, причем весьма длинные, волнистые, желтоватые. Они, разделенные пополам пробором, спадали на плечи и, вместе с изящным темноглазым лицом, делали сапиенса похожим на ангела со старинных картин… Нет, скорее, на архангела, из тех, которые с мечом или с бичом… В общем, которые из военных, а не из штатских. И архангел этот явно пожил на свете немало лет, судя по степени изношенности лица. Да, приятное было лицо, чего не отнять, того не отнять, но довольно потрепанное жизнью, отнюдь не такое гладкое, как кожа на кистях. Без усов, но с такой же, как и волосы, желтоватой бородкой в виде скобочки. И морщины имелись на нем в достатке, и небольшой шрам над бровью. Но не это было самое главное. Главное — от пассажира как-то странно попахивало. Капитан почему-то сразу понял, что это пахнет отнюдь не одежда или невидимая из-под пол плаща обувь или носки, а сам сапиенс. Не то чтобы от него воняло, как, скажем, от пиксингулей с Актории, и не перегар это был, и не запахи недавнего обеда. От сапиенса именно пахло — причем такой запах Макнери обонял, пожалуй, впервые. Запах не был неприятным — он был просто необычным. И опять же, капитан ни секунды не сомневался в том, что это не парфюмерия и не лекарства, а запах, присущий данному сапиенсу. Макнери мог бы сказать — «имманентный данному сапиенсу», но не знал такого слова. Собака пахнет собакой. Рыба — рыбой. Пилюрка — пилюркой. Этот сапиенс пах этим сапиенсом. Хотя, может, и летали уже на «Пузатике» подобные пассажиры, только капитан с ними рядом не стоял. А тут пришлось.