«Граждане! При АРТОБСТРЕЛЕ эта сторона улицы наиболее ОПАСНА»

О, а я ведь помню улицу совсем другой. Аккурат в это время всегда начиналась бомбардировка со стороны Петергофа. Не поверите, явственно вижу картину – словно на потрескавшейся от старости чёрно-белой ленте немого кино. Спрятав лица от жгучего мороза за шалями и шарфами, ленинградцы еле переставляют ноги, переваливаясь с боку на бок, – волокут санки, где гроздьями смёрзлись охапки хвороста. Они идут сквозь метель вслепую, следуя невидимому компасу. Я разглядываю очерченные чёрным контуром провалы ртов, запавшие щёки, мне легко угадать их мысли – они хотят ЕСТЬ. На углу, неловко привалившись к лестнице, сидит женщина с открытыми глазами, полными льда. Умерла дня три назад, тело по грудь занесло снегом, но горожане так ослаблены, что некому убирать трупы. Плёнка памяти, прошуршав, заканчивается. Блокада в прошлом. Теперь на проспекте – толпы, скупающие под Новый год подарки в дорогих бутиках, румяные от мороза девушки, смех и царство шопинга в вихре снежинок. Они не знают о нас – тогда и сейчас. Не замечают блестящий над городом шпиль Небоскрёба, не чувствуют, как, разрывая тела на миллиарды молекул, сквозь них стрелой летит ослепительно-белый «мустанг» брата Никао. У нас свои магистрали, рабочие офисы, средства передвижения – и даже (не верится, правда?) свои кальянные. Мы – тень северной столицы, извращённое отражение Питера в кривом зеркале… И вот мы-то их видим. Четверо из нас при желании запросто могут стать ими.

Я, например, спокойно превращаюсь в человека. Когда захочу.

…Смотрю на часы. Мне надо съездить за парочкой косарей – ночи стоят студёные, работы выше крыши. С персоналом никогда нет проблем: выбор сказочно богат. Звонить в гараж, вызывать автомобиль? Не думаю. Поездка неофициальная, а мой шофёр лишь обрадуется возможности поскучать без дела. Ещё бы – он ведь бледнеет и заикается при виде пассажира, пусть такое поведение и абсурдно: вот что ему сейчас-то грозит? Да, меня никто не любит. За весь свой рабочий стаж я привык: моё появление однозначно встречается не криками восторга – скорее, наоборот. В редких случаях я желанен, как манна небесная, но это, я бы сказал, исключение из правил. Какой облик мне сейчас принять? А, увольте, я даже не знаю.

Осталась всего минута. Поеду, в чём есть.

Я прибываю вовремя – воздух полнится воем полицейских сирен. Пустырь, рядышком со станцией метро «Парнас», северная окраина Петербурга. Вот и то, что мне нужно. Под ветвями тополя сплелись в последних объятиях двое. Я склоняюсь над ними – оба человека ещё дышат. Снег вокруг тел будто смешался с раздавленной клюквой – всюду брызги и яркие пятна. Я ещё утром знал, чем тут всё закончится: стандартная для Питера разборка, «наци» и «чехи» сошлись стенка на стенку в спальном районе, вдали от глаз ментов. Двоим не повезло. А ведь каждый наверняка думал на рассвете – вечером он вернётся домой, выпьет пивка, посмотрит телик. Я вас прошу, никогда так не наивничайте, ладно? Чеченец всадил в грудь своему противнику нож по самую рукоять, но скинхед успел выстрелить – из самодельного пистолета. Жить им осталось самую малость, и меня они пока не видят. Я слышу последний вздох – рука скинхеда обмякла на горле чеченца. Спустя секунду и тот закатывает глаза. Теперь они оба мои навеки.

Две тени синхронно поднимаются из сугроба.

– Вашу мать, – говорю я спокойно. – Если б вы только знали: как же вы мне все надоели!

Призраки молчат. Они ещё не осознали, что с ними произошло. Покойным нет и двадцати лет. Скинхед накачанный, с татуировкой в виде свастики на виске, смотрит исподлобья – он, видно, не прочь пальнуть в меня из своего травмата. «Чех» худосочный, горбоносый, в белой кавказской шапочке – судя по прикиду, приехал в Питер только на днях.

– Ну, так и что? – ядовито интересуюсь я. – Теперь счастливы? Прикольно, вы даже не были знакомы друг с другом. Ладно, я бы понял, если один у другого бабу увёл или кошелёк свистнул. Именно остолопы вроде вас и создают мне сложности: а я это ненавижу. Ой, да к кому я обращаюсь? Оставим философию живым… вам она не понадобится. Чего уставились на свои трупы? За ними уже выехали – упакуют в мешки, отвезут в морг. Не знаю, где вы работали раньше, но отныне я ваш новый босс. Премий не предусмотрено, выходных тоже… К работе приступаем немедленно.

Они идут за мной – бездумно, как роботы. Тени, переселившиеся в невидимый мир, не способны сопротивляться моим приказам. Наверное, они даже не поняли, кто я такой.

– Ажалла[2], – хрипло говорит сзади чеченец, словно читая мои мысли.

А, нет, я ошибся. Всё-таки поняли.

… Возвращаюсь домой – отдохнуть на пару часов перед тем, как ехать с визитом. Да, представляете, у Смерти тоже есть дом. Надо же мне где-то обитать, верно? Если я Смерть, так это, простите, не вполне достаточное основание, чтобы я вместе с бомжами коротал ночи под мостом. Призрачная квартира отделана в древнеегипетском стиле – чёрно-песочный цвет обоев и натяжных потолков, на стенах 3D-силуэты бога Анубиса с головой шакала, строго прямоугольные колонны гостиной, подражающей храму царицы Хапшесут в Луксоре. Свет притушен, моё пристанище тонет в полутьме. Должность Смерти обязывает быть мрачным, поэтому приходится соответствовать образу, придуманному обществом. К счастью – не всегда, изредка я позволяю себе взбрыкнуть, и даже бросаю вызов проклятому имиджу. Но об этом я поведаю позже, в офисе. Цвет европейского ужаса перед вечностью – чёрный, и точка… Моё мнение, возжелай я одеться в малиновый балахон с канареечными полосками, люди вряд ли учтут. А остальное? Я получил столько имён, что, случись у меня человеческое детство… Да ни одна мать не дозовётся такого ребёнка со двора к обеду. Армяне именуют меня Грох, японцы – Идзанами и Синигами, майя – Апух, мексиканцы – Санта-Муэрте, а новозеландские маори – загадочным для русского слуха именем Хине-Нуитепох… поверьте, в России это слово на публике в принципе лучше не произносить. Согласно земной мифологии, именно я и никто иной прихожу забирать души людей, окончивших бренный путь. О, тут не поспоришь – они точно знают истину. Хотя, если взаправду, я до сих пор не могу выяснить условия своего появления на свет: кто меня создал, сбросил с небес или исторг из глубин земли? Я просто есть, и всё тут.

Ну да ладно, не стоит сейчас об этом.

Вы когда-нибудь видели метрдотеля? Такой солидный человек в смокинге с галстуком-бабочкой, важно провожающий гостей ресторана к заказанному столику. У меня схожее занятие: я обязан прибрать отлетевшую от тела душу, по возможности провести краткий ликбез о загробном бытии и отконвоировать покойного в глубины Бездны. Куда душа усопшего поплывёт дальше, мне ни в коей мере не интересно. Что у меня спрашивают? Да ерунду всякую. Самый главный вопрос после заражения идеями христианства, ислама и тому подобного: «А куда я попаду? В рай или в ад?». УФФ, ДА Я-ТО ОТКУДА ЗНАЮ? Я даже не уверен в их существовании. Недавно мы с сестрой Полемос, обратившись в людей, вкушали пасту со зверским количеством чили в «Моццарелла-баре». Сестра (разумеется, на основании вещего сна) выдвинула любопытную, я бы сказал, психоделическую теорию – в раю после Бездны наверняка разрешают всё, что запрещено на Земле. Там в открытом доступе марихуана, ЛСД, свободная любовь и питьё крови других людей. «Как у нас в Питере, что ли?» – спросил я сестру, и она «зависла» с ответом. Должно ли это меня волновать? Я делаю свою работу.