К. Маркс, как известно, говорил о четырех формациях («способах производства») — азиатском, античном, феодальном и современном буржуазном (Маркс К. К критике политической экономии// Маркс К, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 13. С. 7). Советская (и вообще коммунистическая) историческая наука пыталась делать вид, что никакого азиатского способа производства не было в природе и что ни Маркс, ни Энгельс ничего об этом способе производства не писали (см., напр.: Струве В.В. К вопросу о специфике рабовладельческих обществ// Вестник ЛГУ. 1953. № 9. С. 81–91). Отметим справедливости ради, что и сам Ф. Энгельс к концу жизни практически отказался от представления об азиатском способе производства как о самостоятельной ОЭФ (Marx К. Das Kapital. Hamburg, 1890. S.104), очевидно, испугавшись слишком явного сходства между ним и уже намеченным в общих чертах макетом будущего «социалистического» общества.

М.С. Восленский написал признанную классической работу о классовом анализе системы «реального социализма». Онтакже вполне понимает причину этого стремления коммунистов — игнорировать целую формацию: больно уж прозрачная аналогия с «реальным социализмом» получается (Восленский М.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991. С. 573–577). Но вот несколько дальше он, изучив некоторых западных историков (например, К. Виттфогеля — см.: Wittfogel К. Oriental Despotism. New Haven, 1957), сам себе противоречит: никакого «азиатского способа производства» не было, а были просто рабовладение и феодализм с восточной спецификой (Восленский М.С. С. 583).

Айв самом деле, чем отличаются друг от друга «азиатский способ производства» и античное рабовладение? Тем, что «азиатский способ производства» предполагает всеобщее рабство подданных перед монархом-деспотом, который может сделать с любым из жителей своей страны все, что ему заблагорассудится? Но так было далеко не везде на Востоке — власть китайских императоров, например, существенно ограничивалась конфуцианской моралью; с другой стороны, чем некоторые римские императоры — Калигула, например, или Нерон — по отношению к своим подданным и их правам лучше восточных деспотов? Или, может быть, различие — в роли государства в экономике? Но на Востоке она далеко не везде и далеко не всегда была преобладающей. Или в том, что на Востоке частная собственность не была неотчуждаемой? Но и в императорском Риме конфискации имущества были обычным делом.

А феодальный строй от рабовладельческого чем отличается? Тем, что рабы ничего не имели и сами принадлежали рабовладельцам, а у крестьян какое-то имущество (в том числе и средства производства) имелось, и поэтому они были заинтересованы в результатах своего труда? Но ведь и в античном обществе (за исключением Рима эпохи упадка, когда все свободное население превратилось в люмпенов, предпочитавших клянчить у государства «хлеба и зрелищ», но не трудиться) не рабы были основными производителями, а крестьяне; и никто пока не опроверг той общепризнанной точки зрения, что именно отказ свободных римлян от производительного труда и привел к упадку, а потом и погубил Римскую Империю. К тому же барин при крепостном праве так же легко мог наложить руку на имущество своих крестьян, как и любой восточный деспот на собственность подданных.

Зато очевидно очень важное отличие капитализма от всех предшествующих ему систем — переход от принудительного труда к свободному. Тот же Восленский сформулировал три критерия принудительного труда:

— работать заставляют;

— условия труда безраздельно определяет работодатель;

— уход с работы или отказ от нее не допускаются мерами физического принуждения (Восленский М.С. С. 259).

В самом деле, рабочего при капитализме никто не заставляет работать, как крепостного, раба или подданного «восточной деспотии» — он идет наниматься на работу сам, чтобы прокормить семью. При этом рабочий — не бесправен: он имеет возможность влиять на определение условий труда — договариваться с собственником средств производства, например, о продолжительности рабочего дня, размерах зарплаты, времени и продолжительности отпуска, а в случае явного столкновения его интересов с интересами капиталиста даже право на забастовку имеет. Попробовал бы раб или крепостной забастовать! При этом возможности рабочего с развитием капитализма не уменьшаются, а растут — сравним жалкое (по сути, полурабское) существование промышленных рабочих во времена «дикого капитализма» (когда они даже и бастовать не всегда имели право — во Франции, например, стачки и рабочие союзы были запрещены с 1791 по 1864 г.) с нынешней жизнью трудящихся в развитых капиталистических странах.

Возникает вопрос: почему же трудящиеся при капитализме обладают такими огромными преимуществами перед своими предшественниками в докапиталисгических формациях? Может быть, именно потому, что труд стал из принудительного вольнонаемным? Если нельзя рабочего заставить работать силой, то напрашивается вывод, что его рабочая сила принадлежит ему самому, и против его воли ею распорядиться нельзя. Ну, а раз рабочая сила принадлежит рабочему, а средства производства — капиталисту, то приходится их владельцам договариваться между собой, поскольку ни средства производства без рабочей силы, ни рабочая сила без средств производства функционирования экономики не обеспечат. Причем чем развитее экономика, тем соотношение стоимости товара «рабочая сила» и стоимости средств производства все больше меняется в пользу первого, что и приводит ко все большей для рабочего возможности влиять на определение условий труда.

В докапиталистических же обществах рабочая сила не является свободно продаваемым товаром, поскольку она не принадлежит непосредственному производителю и ею можно распорядиться против его воли.

Вот потому мы и можем разделить всю историю человеческого общества на две общественно-экономические формации — рабство, где рабочая сила отчуждена от непосредственного производителя и тем самым и средства производства, и рабочая сила сосредоточены в одних руках — руках правящего класса (так что представители правящего класса могут распорядиться рабочей силой против воли работников), и капитализм, где рабочая сила принадлежит самому рабочему, который договаривается об условиях ее продажи с собственником средств производства — капиталистом.

У каждой из двух формаций есть так называемое «основное противоречие». При рабстве представителям правящего класса достаточно просто отобрать у работника побольше, оставив ему поменьше, чтобы обеспечить себе более комфортное существование.

Таким образом, основное противоречие рабства как формации — противоречие между правящим классом и непосредственными производителями при дележе произведенного продукта.

А вот при капитализме все сложнее. Конечно, капиталист тоже стремится взять себе побольше и отдать рабочему поменьше. Однако при системе, где рабочая сила является предметом купли-продажи, капиталисту недостаточно произвести товары, их еще и продать надо. Продать тем же самым рабочим, которые и есть основная масса потребителей. И если они будут бедны, то кто покупать будет? Таким образом, основное противоречие капитализма — не между «общественным характером производства и частным характером присвоения», как нас учили в школах. Общественный характер производства имеет место не только при капитализме, но и, например, при тоталитарных режимах, которые есть на самом деле «рабские контрреволюции», но об этом ниже; присвоение же в любом классовом обществе «частное», ибо присваивает и распределяет прибавочную стоимость правящий класс, т. е. часть общества, причем меньшая часть. Основное же противоречие капитализма — между отношением правящего класса к трудящимся как к производителям и его же отношением к ним же как к потребителям. В первом аспекте проблемы правящий класс, как и при рабстве, заинтересован в том, чтобы присвоить себе побольше, а трудящимся дать поменьше, но во втором аспекте капиталисты заинтересованы в том, чтобы трудящиеся получили побольше — в целях поддержания потребительского спроса.