кого угодно, от воинов в уборах из перьев до скромных крестьян в одних набедренных повязках — я размышлял о предстоящем ритуале вызове.

Мне совсем не хотелось его проводить.

* * *

Жрецы смерти не селятся рядом друг с другом. По переулкам Кольуакана разбросано немало храмов, похожих на мой, с такими же невзрачными фасадами. В каждом из них одинокий жрец ждет скорбящих родственников. Иногда вместе с ним ждет ученик, постигающий наше ремесло под руководством наставника. После смерти Паяшина я учеников не брал.

Вернувшись в храм, я положил осколок на низкий столик. Время близилось к полудню, и высоко поднявшееся солнце порождало на поверхности обсидиана все новые отражения, отмеченные касанием смерти: образы воинов, бесславно умирающих от старости или болезни, вдали от поля боя, или женщин, хватающихся за грудь и падающих с искаженным от боли лицом.

Загробный мир. Обсидиановый Вихрь.

«Четыре» и «ветер». Если это не дата рождения убитого воина… остается только одно объяснение.

До того, как возник наш мир, было еще четыре мира, четыре эпохи, и каждая из них получила название по своему последнему дню. Бог-создатель очередного мира становился солнцем в небе, подателем тепла и жизни. У каждого солнца были свои почитатели — до тех пор, пока боги, утомившись, не уничтожали свое творение.

Наша эпоха была Пятой и должна была закончиться в первый день Движения. Говорят, что Тескатлипока, Дымящееся Зеркало, разрушит мир землетрясением, сорвет с неба Пятое Солнце и сам займет его место, положив начало Шестой эпохе.

Но для чего умерший носил эту подвеску?

Возможно, ответ мне даст Обсидиановый Вихрь, если только я осмелюсь спросить его.

Я еще долго мог бы тянуть с ритуалом, откладывая тот момент, когда мне придется произнести слова, зная, что стоит мне ошибиться — и Вихрь убьет меня, как убил Паяшина.

Нет, чем быстрее я покончу с этим, тем лучше.

* * *

Я снова вышел из храма и направился в торговые ряды. На то, чтобы пробраться между навесами, ушло некоторое время. Повсюду взгляд натыкался на иноземные товары, один причудливей другого — плащи из перьев, желтая краска, которой женщины покрывают свои лица, длинные рубахи, расшитые золотыми и серебряными нитями…

Наконец я добрался до того места, где расположились торговцы птицами. Воздух звенел от резких криков. Я переходил от навеса к навесу, пока не увидел то, что искал: сидящую в плетеной клетке небольшую серую сову, затерявшуюся среди других, более ярких птиц, которых продавец держал из-за их оперения. Он согласился обменять ее на медную чашу. Всю дорогу до храма сова недовольно ухала — ей не нравился солнечный свет.

После смерти Паяшина я не вызывал никого из обитателей загробного мира, тем более — Обсидианового Вихря. Моя жизнь шла без Его участия.

Я опустился на колени за небольшим алтарем и открыл плетеный сундук, в котором хранил свое имущество. Внутри лежала нефритовая табличка, по размеру намного превосходившая найденную на теле Уитшика подвеску; на ней были изображены странствия души по всем девяти уровням загробного мира — путь от Реки Душ к подножию трона Миктлантекутли, бога мертвых. Следом я достал небольшую костяную фигурку паука.

Оба предмета я положил на алтарь, рядом с осколком обсидиана и клеткой с совой. Потом добавил к ним кое-что еще: еще один кусок обсидиана, который я нашел в сердце Паяшина и хранил все эти годы.

Когда обсидиановый нож коснулся ее груди, сова забилась, но я привычным жестом удержал ее. Брызнула кровь, заливая руки и рубаху. Кончиком лезвия я подцепил крохотное сердце и положил его на алтарь. Затем кровью нарисовал квадрат и провел через него две диагональные линии. Сведя линии в одну точку в центре, я положил нож так, чтобы он острием указывал на середину нефритовой таблички. На четвертый уровень загробного мира.

Я начал произносить ритуальные слова; руки у меня дрожали.

— Прочен нефрит, Бога мертвых почтил я совою и пауком. Я взываю к тебе. С четвертого уровня загробного мира я призываю тебя. Приди.

Ничего не произошло, и я уже решил было, что ритуал не удался. Но затем на меня надвинулась тьма, охватив плотным кольцом. До боли знакомое ощущение пустоты в животе пробудило старые воспоминания и страхи.

Поднявшийся ветер нашептывал мне слова скорби.

Обсидиановый Вихрь соткался из тьмы за алтарем. Я видел лишь размытый светящийся силуэт, составленное из множества обсидиановых осколков подобие человеческой фигуры с головой чудовища и сверкающими глазами. Он давил на мой разум, бился о возведенные мною преграды, пытаясь прорваться сквозь них. Но я не собрался сдаваться.

— Ты призвал меня, — голос Обсидианового Вихря нес в себе стоны мертвых душ.

— Господин, мне нужны ответы.

— А ты храбр, — похоже, мои слова его позабавили. — Я никому не даю ответов.

О чем я прекрасно знал. Он не отвечает никому, даже из жалости.

— Но я выслушаю твои вопросы.

Я поднял дрожащую руку и указал на два осколка обсидиана на алтаре.

— Один из них этим утром обнаружили в теле умершего мужчины. Я хочу знать, почему ты убил его.

Плавным движением он протянул руку к алтарю. Пальцы на ней были обсидиановыми лезвиями, отражаясь в которых, солнечный свет становился холодным и безжизненным. Они сомкнулись вокруг осколка, найденного в груди Уитшика.

— Это принадлежит не мне, — произнес Обсидиановый Вихрь, поворачивая осколок на свету.

Не может быть.

— Я не…

— Ты мне не веришь? Опасный путь для жреца бога мертвых.

Я помотал головой:

— Я…

Он протянул ко мне руки. В каждой из них было зажато по куску обсидиана. Левый, тот, который я получил от Масиуина, сохранял зеленоватый блеск даже в холодном свете загробного мира. Правый, который я когда-то обнаружил в теле Паяшина, оставался черным и тусклым.

— Это мое, — сказал Вихрь, поднимая правую руку.

— Ты оставил его в теле Паяшина.

— Твой ученик нарушил границу. Законы тебе известны.

— Да, — с горечью ответил я. — Законы мне известны. Он хотел всего лишь вызвать призрака, чтобы утешить вдову.

— Тогда ему надо было с большим вниманием отнестись к ритуалу. И не вызывать меня.

Наш спор мог продолжать бесконечно, но пользы от него не было никакой. Поэтому я уклонился от ответа и вместо этого спросил:

— Тогда чей?

— Магическим обсидианом может воспользоваться любой жрец, — пожал Он плечами. — Меня это не касается.

Его голос изменился. Будь Он человеком, я бы решил, что Он врет. Но, конечно же, я не мог обвинить Его во лжи, как бы ни хотелось мне разобраться в причинах смерти Паяшина.