Этот несчастный случай произошел в изолированном пространстве научной лаборатории, однако все мы надеемся, что одежда защитит нас в повседневной жизни. Ткань защищает от воздействия тех или иных веществ, создает комфорт и охраняет нашу скромность. Она сопровождает нас на протяжении всей жизни: от покрывал, упеленывающих в колыбели, до покровов, укрывающих некоторых из нас на смертном одре. Французский автор XIX века писал, что костюм, как и жилье, включает в себя все материалы, которые человечество использует для защиты от «вредоносных воздействий внешнего мира»[4]. Однако, как далее будет показано в книге, одежда, предназначенная защитить от опасностей нашу хрупкую, податливую плоть, зачастую совершенно не справляется с этой важной задачей и убивает своего владельца. Экстремальные модные стили, как правило, более опасны, но и простейшие предметы повседневной одежды – носки, рубашки, юбки и даже байковые пижамы – могут причинить вред.

В этой книге речь идет о Франции, Великобритании и Северной Америке XIX – начала XX века. То была эпоха, когда модная одежда механически изменяла естественный силуэт человеческого тела. Щеголи готовы были пожертвовать своим здоровьем ради эффектного внешнего вида: женщины ковыляли на высоких каблуках в широких юбках с фижмами, утянутые корсетами, а мужчины томились в жарких шляпах из тяжелого фетра, тугих накрахмаленных воротничках и узких ботинках, которые ни за что не стал бы терпеть современный представитель западной культуры. Тем не менее «Госпожа Мода», воплощение мощной социальной и экономической силы, была настолько влиятельна, что ее создатели и владельцы безропотно переносили страдания, ухудшение здоровья и физическую боль. Как работников швейной промышленности, так и потребителей ее продукции называли «рабами», «жертвами» и даже полусвятыми «мучениками». В «Разговоре моды и смерти» (1827) итальянского поэта-романтика Джакомо Леопарди мода в персонифицированном обличье выступает как сестра смерти. Она гордо заявляет, что играет во многие смертельные игры: «велю [людям] увечить себя узкими башмаками, стеснять себе дыхание корсетом, стянутым так, что у них глаза на лоб лезут… я вынуждаю или убеждаю всех людей благородного звания ежедневно терпеть тысячи трудов и тягот, а иногда и болей и мук, а кое-кого и умереть со славой, и все во имя любви ко мне»[5].

В начале XIX века женщины и мужчины в равной степени могли считаться жертвами прихотей моды. Две парные восковые фигурки memento mori, перекликающиеся подобно форзацам жуткой книги, напоминают зрителю о хрупкости и эфемерности моды и человеческого существования в целом (ил. 1 во вклейке). В 1830 году гендерные различия в области моды проявлялись уже более ярко. Практичные мужские черные костюмы стали символом западной демократии, рациональности и технологического прогресса. Это представление отражает карикатура под названием «Облегчая жизнь» (Living Made Easy) (ил. 2 во вклейке). На ней изображена вращающаяся шляпа-цилиндр, обеспечивающая владельца лупой, сигарой, нюхательной коробочкой, очками и даже слуховым рожком. Эти предметы в одно касание улучшают его зрение и слух, распространяют приятные запахи, предлагают стимулирующие средства вроде табака, и все это можно получить, «не утруждая себя досадной необходимостью их держать». Сегодня это приспособление может вызвать улыбку: чуть более века спустя нательные технические аксессуары, такие как Google Glass, предоставляют в наше распоряжение еще больше современных технических усовершенствований и развлечений, в том числе фотосъемку и доступ в интернет. Женщины, напротив, «естественным образом» следуют фривольным, нерациональным и произвольным модам, которые затрудняют движения и вредят здоровью как в общественном пространстве, так и дома. Несмотря на то что современное женское платье отличается большей и практичностью и комфортом, над нами до сих пор довлеют гендерно обусловленные представления о моде.

С 1999 по 2006 год японский фотограф Коичи Тсузуки работал над серией фотографий под общим названием «Счастливые жертвы» (ил. 3 во вклейке). На каждом из снимков запечатлена «среда обитания» одержимого коллекционера определенной торговой марки: от элегантного и сдержанного гардероба поклонника Hermès до неоновой кипы вещей фаната японского киберпанк-бренда Fötus. Один из персонажей наиболее точно передает образ жертвы моды. В маленькой, провоцирующей клаустрофобию комнате молодая женщина демонстрирует свою коллекцию нарядов, обуви, косметики и парфюмерии от американского бренда азиатского происхождения Anna Sui. Окруженная богемным буйством искусственного меха, кроше и кружев, она полулежит, сомкнув красиво подведенные глаза. Пресыщенная шопингом, обессиленная до полного изнеможения, женщина лежит посреди цветистого хаоса покупок. Эту фотографию можно прочитать как критику фанатичной приверженности какой-либо торговой марке, но Тсузуки в первую очередь завораживал образ жизни японских «фанатов моды. Они не богаты. Люди, скупающие всю эту одежду, живут в маленьких квартирках, чтобы сэкономить деньги на покупку вещей, но им некуда в них пойти»[6]. Автор старался не давать оценку модному потреблению, отмечая, что коллекционеры других предметов потребления, обладающих, казалось бы, большей культурной ценностью, – книг, виниловых пластинок (в этот ряд я добавила бы и «винтажную» одежду), – не вызывают того презрительного отношения, с которым сталкиваются те, кто посвящает себя коллекционированию модной одежды.

Портреты Коичи Тсузуки – это глубокое размышление о природе такого феномена, как жертвы моды, но они также указывают на ограниченность нашего видения. Людей Викторианской эпохи преследовал призрак мучений, на которые необузданный консюмеризм обрекал как создателей одежды, так и ее владельцев. Если на фотографии Тсузуки роль жертвы играет потребитель, то на иллюстрации Джона Тенниела «Призрак в зеркале» модница рассматривает себя в зеркале и видит жуткое отражение швеи, погибшей за изготовлением ее роскошного наряда (ил. 1). Сюжет этого эстампа основан на реальном происшествии: Мэри Энн Уолкли, двадцатилетняя модистка, работавшая в придворном ателье Мадам Элиз, умерла от переутомления после того, как провела за шитьем двадцать шесть с половиной часов кряду. Она готовила бальные платья для торжества в честь прибытия новоиспеченной принцессы Уэльской из Дании в 1863 году. Карл Маркс писал о случае Уолкли в «Капитале», где назвал ее смерть «старой, часто повторявшейся историей» и процитировал газетную статью, порицавшую бедственное положение «наших белых рабов», которые «зарабатываются до могилы и гибнут и умирают без всякого шума»[7].