— Договор у меня.

Вытащив конверт из-за пазухи, я попытался разорвать его обеими руками, но пергамент отличается прочностью.

Optio и остальные тут же схватили меня снова. Страбон издал свой скрипучий смешок, шагнул вперед и вырвал конверт из моих рук. После этого он бросил взгляд на свернутый документ, кивнул, увидев пурпурную восковую печать с монограммой «З»… и, к моему изумлению, бросил его в ближайший костер. Только потом я узнал, что Страбон не умел читать. Разумеется, если бы он просто вскрыл конверт и обнаружил, что пергамент чистый, весь мой план пошел бы насмарку. Однако он не стал этого делать: видно, не хотел притворяться, что читает, или просить кого-нибудь сделать это, так как не желал, чтобы я смеялся над его невежеством.

Но я все равно презрительно рассмеялся:

— Ты уничтожил всего лишь кусок пергамента, а не его суть. Мой брат все еще удерживает Сингидун, а ты прекрасно знаешь, как важен этот город. Не зря ведь Зенон даровал Теодориху этот договор и все остальные привилегии. Моему брату стоит только попросить, и ты можешь быть уверен, Зенон составит, подпишет и скрепит печатью еще один экземпляр договора.

— Твой брат удерживает Сингидун, — проворчал беззаботно Страбон. — Я удерживаю его сестру. Посмотрим, что перевесит. — Он повернулся к optio. — Отлично, Осер. Нам больше нет нужды задерживаться здесь. Пошли двоих людей: пусть снова запрягут в carruca лошадей и выкинут оттуда труп девицы. А эти двое пусть отведут принцессу обратно в повозку и проследят за тем, чтобы она оставалась там. — Мне он сказал: — Прости, принцесса, что прерываю твой ночной отдых. Но я хочу, чтобы еще до рассвета мы оказались в пути. Мы поедем быстро и остановимся на отдых только к ночи. Поэтому можешь вздремнуть до нашего отъезда. Полагаю, это будет разумно.

Я ничего не ответил, только бросил на него презрительный взгляд. Страбон снова повернулся к optio:

— И еще вот что, Осер…

Мне очень хотелось услышать, какие указания даст ему Страбон, но меня поволокли в темноту, и, после того как лошадей снова впрягли в повозку, мои стражи довольно грубо затолкали меня внутрь. Тело Амаламены уже исчезло, ничто не напоминало о ней, только небольшое подсохшее кровавое пятно на том месте, где она лежала. Я спросил своих стражей, что станется с ее останками. Я боялся услышать, что такое привлекательное молодое тело, еще мягкое и гибкое, может соблазнить грубых воинов и они надругаются над трупом.

— Мы остроготы, как и ты, — высокомерно напомнил мне один из стражников. — Мы не оскверняем тела умерших. С твоей служанкой поступят так же, как и с остальными воинами, павшими в этой стычке.

Однако оба моих стражника не были столь же предупредительны с живой молоденькой женщиной. Стоило мне опустить занавески в carruca, как они заставили меня широко раздвинуть их с обеих сторон. После этого оба принялись отпускать грубые шуточки и при помощи пошлых жестов уговаривать меня приготовиться ко сну. Это означало, что я должен раздеться догола, пока они глазели на меня при свете лампы. Я, не обращая на них никакого внимания, просто улегся в одежде на походное ложе Амаламены и закрыл глаза, пытаясь хоть немного отдохнуть и все обдумать. Очень уж стремительно и непредсказуемо развивались события.

Разумеется, я глубоко скорбел о погибшей принцессе и все еще ощущал ее присутствие в carruca. Я, как помните, побрызгался духами Амаламены, а всем, что осталось от нее, был лишь удушливый brómos musarós, который перешибал даже крепкий аромат роз. Однако мне не хотелось вспоминать о том, как умерла Амаламена. Я предпочитал запомнить ее такой, какой я видел принцессу в последний раз: оживленной, веселой, строившей планы на будущее. Я надеялся, что мне вскоре представится случай переодеться во что-нибудь свежее и поменять внутреннее убранство carruca, насквозь пропитанное отвратительным запахом.

В то же время я перебирал подвески на цепочке, висевшей у меня на шее, и молча возносил молитву — хотя и не какому-то определенному богу: «Пожалуйста, пусть Сванильда благополучно доберется до Теодориха!» С того момента, как мы покинули Константинополь, все шло совсем не по плану, однако я был жив, хотя и попал в переплет. Положение мое было рискованным, особенно если Теодорих уже получил договор, а ведь Страбон уверен, что уничтожил его.

Было и еще кое-что, что меня беспокоило. Лежа в carruca, я мог слышать шум, доносившийся из лагеря, и строить догадки, что там происходило. Страбон приказал раздеть всех наших убитых воинов. Победители соберут оружие, доспехи, кошели с деньгами — все то, что сочтут полезным, а затем обнаженные трупы сбросят в реку. Я полагал, что именно это они уже проделали с телом Амаламены. Едва ли это можно было считать достойным погребением для моих соплеменников, но я сомневался, что мертвых заботит мирская суета. Вспомнив слова старого Вайрда, я от души надеялся, что они будут жить дальше — в образе рыб, водоплавающих птиц, выдр, орланов и других речных обитателей…

Заботило меня совсем иное: ведь все эти мертвые тела не скоро обнаружат. Плывущие по реке трупы — обычное явление, поэтому жители побережья или лодочники не станут волноваться, если их окажется несколько больше, чем обычно. Поскольку все мертвецы голые, то никто не удосужится выловить их, чтобы посмотреть, чем бы поживиться. Естественно, никто не станет стараться, чтобы опознать их. А тем временем колонна Страбона продолжит двигаться по той же дороге, по которой двигалась и моя колонна. Хотя она будет состоять из большего количества лошадей, вьючных животных, лучников и всадников, с ними будет все та же carruca.

Через какое-то время далеко в Сингидуне Теодорих начнет волноваться, что же произошло с его маршалом Торном, сестрой Амаламеной, optio Дайлой и другими воинами. Сначала он направит разведчиков по нашим следам. И что же они обнаружат? Да ничего — не только не найдут места сражения, но даже упоминания о нашей стычке не услышат. В Пауталии им наверняка скажут, что да, наша колонна миновала это место и продолжила свой путь. А затем путники, местные жители или владельцы постоялых дворов подтвердят, что обоз и всадники-остроготы действительно прошли по этой дороге и что их сопровождала красивая повозка с миловидной молодой женщиной…

И какой же вывод сделает Теодорих? Ясное дело, он решит, что сайон Торн внезапно, по необъяснимой причине — а может, и предав его — свернул со всем обозом с намеченного пути и повел его в земли Страбона, или на другой конец земли, или же в никуда. Я не имел представления, где меня могут спрятать, и, поскольку сознательно пошел на то, чтобы оказаться похищенным, меня это не слишком заботило. Однако я бы предпочел, чтобы кто-нибудь, кому было до этого дело, последовал за мной.

В какой-то момент я задремал и проснулся, лишь когда повозка резко дернулась и пришла в движение. Теперь вокруг стояла настоящая тьма, потому что единственная лампа в carruca погасла. Занавески были отдернуты, и я с трудом мог разглядеть своих стражников, ехавших с обеих сторон повозки. Я снова откинулся на ложе и стал слушать стук копыт, бряцание, скрип и звон обоза, который поднимался вверх по ущелью. Постепенно светлело, потому что солнце уже встало. Страбон предупредил меня, что мы будем двигаться быстро, так оно и было. Carruca двигалась быстрей и тряслась гораздо сильней, чем когда-либо прежде. Колонна растянулась, поэтому каждому последующему ряду не приходилось глотать слишком много дорожной пыли из-под копыт скакавших впереди всадников. Моя повозка оказалась в середине длинного обоза. Иногда дорога делала изгиб, так что я мог видеть начало и конец колонны. Я обрадовался, заметив среди запасных лошадей моего прекрасного скакуна Велокса. На нем никто не ехал, даже когда воины сменяли лошадей на свежих, и я решил, что они избегают этого коня. Видимо, их смутила веревка для ног, перекинутая через его круп. Небось сочли это знаком того, что перед ними слишком норовистый конь. Я улыбнулся этому. Если нас с Велоксом спрячут в одном и том же месте, то при случае — а я искренне на это надеялся — я продемонстрирую нашим захватчикам, что этот конь вместе со знакомым ему наездником может показать поразительные способности.