– В самом деле? – Беатриче нажала кнопку автомата. Стаканчик наполнился каким-то синтетическим пойлом, не имевшим ничего общего с черным кофе. Беатриче собралась было прочесть Томасу небольшую нотацию о коллегиальности, сочувствии и взаимовыручке, но тут же поняла бессмысленность своей затеи. К тому же она желала как можно быстрее покончить с этой темой.

– И все-таки спасибо. Если бы не ты, мы бы надолго застряли в операционной. – Беатриче села на стул напротив Томаса. – Вот только не могу понять: как это тебе пришло в голову? Ты что, читаешь мысли на расстоянии?

– Нет, просто удивился, как можно битый час возиться с банальной паховой грыжей. Потом увидел практикантку, и все стало ясно. – Он сделал серьезное лицо. – У тебя слишком доброе сердце, Беа.

– Чепуха. – Беатриче отпила глоток из стаканчика. Его содержимое по вкусу мало чем отличалось от мутной воды из Эльбы, но, по крайней мере, было горячим. Она склонилась над анкетой, которую разработал известный немецкий институт повышения квалификации врачей – для проверки эффективности работы гамбургских клиник. Три страницы с вопросами типа «Цель операции», «Начало операции», «Окончание операции», «Осложнения», «Количество наложенных швов», «Использованные материалы» и многое другое. Все это надо было заполнить четким почерком специальным карандашом, приложенным к анкете. Хирургам больше нечего делать, как только заполнять анкеты в перерывах между операциями.

– Надеюсь, ты не включила полчаса наставничества по наложению швов в этот ценнейший документ. – Томас постучал пальцем по анкете. – Институтские буквоеды вряд ли одобрят такое рвение – ведь это не способствует рентабельности клиники. Да и графы такой нет.

Беатриче в задумчивости кусала губу.

– Я написала об этом в графе «Разное». В конце концов, у нас клиническая больница, и если мы не будем помогать студентам, вряд ли из них получатся хорошие врачи. Думаю, со мной согласились бы даже эти буквоеды.

– Послушай, Беа, не всякому дано заниматься хирургией. – Томас пустился в рассуждения, стряхнув пепел в пепельницу, до краев наполненную окурками. – Кстати, в этом я согласен с нашими буквоедами. Сначала надо определить приоритеты и решить, с кем стоит возиться, а с кем – нет.

Беатриче подняла глаза от анкеты и улыбнулась.

– И как же ты это собираешься делать?

Томас прищурился и затянулся сигаретой.

– А ты спроси у садовода, как он отличает хорошие семена от сорняков. Что же касается нашей профессии, то у меня свои критерии отбора: выдержка, хватка, креативность, талант импровизации, сноровка, чувство юмора, высокий IQ…

– Ты забыл про высокомерие и цинизм, – перебила его Беатриче, но Томас пропустил это мимо ушей.

– …уверенность в себе, чувство ответственности, – продолжал он, – индивидуальность, готовность рисковать. У кого есть эти качества – тот может быть хирургом. Все остальные… – Он развел руками.

– А Мартина?

Томас покачал головой.

– Однозначно сорняк. Пускай идет в терапию, неврологию или психиатрию. Пойми, я не утверждаю, что она дура. Но в хирургии ей делать нечего.

В глубине души Беатриче и сама так думала. Мартина мягкая, чувствительная девушка. К тому же предпочитает беседовать с пациентами, а не практиковать за операционным столом. А это не лучшие качества для хирурга. И все-таки…

– Если бы ты видел меня во время моей первой операции, ты бы думал иначе…

– Нет, Беа. Ты прирожденный хирург. До мозга костей. С этим надо родиться.

Беатриче не могла сдержать улыбки.

– Ты мне льстишь. Это, конечно…

Ее прервал телефонный звонок.

– Брайтенрайтер, – сквозь зубы процедил в трубку Томас, не вынимая сигареты изо рта. – Да, конечно. Сейчас ее дам. Она сидит напротив меня. Это тебя, Беатриче. Твоя мать.

Беатриче нахмурилась. Она запретила матери звонить ей в больницу – даже когда четырехлетняя Мишель требовала маму. Девочке приходилось терпеливо ждать ее возвращения с работы. Звонок из дома всегда означал что-то срочное – несчастный случай или что-то в этом роде. К тому же ее шеф не очень приветствовал такие звонки. Беатриче встала и взяла трубку.

– Да? – и тут же ощутила, как резко и неприветливо звучал ее голос. Однако ее раздражение тотчас улетучилось: мать была в полном отчаянии, она рыдала в трубку. Произошло что-то ужасное… – Что случилось? – Беатриче почувствовала, как к горлу подползает страх. Два года назад ее отец перенес тяжелый инфаркт. Может быть, что-то с ним… – Говори же наконец, что случилось? Что-нибудь с отцом?

– Нет, Беатриче… – фрау Хельмер захлебывалась от слез, – Мишель… она…

– Что? – Сердце Беатриче судорожно стучало в груди. – Мишель? Что с ней?

– Мы в больнице. Врачи говорят, что малышка в коме!

Беатриче почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. В глазах потемнело, в висках застучали молоточки. Ее дочка, ее маленькое, светящееся радостью сокровище с белокурыми волосами и большими голубыми глазами… Нет. Она, должно быть, ослышалась. С чего бы ей впадать в кому? У Мишель не было ни диабета, ни какого бы то ни было другого заболевания, связанного с обменом веществ, сердце тоже в порядке. В худшем случае – опухоль или несчастный случай…

– Где вы сейчас находитесь? – Беатриче не узнала своего голоса.

– В больнице Вильгельма. Пожалуйста, приезжай быстрее…

Дальше она уже ничего не слышала. Как в трансе, положила трубку.

– Какой номер у шефа? – спросила она Томаса. Во рту пересохло, язык прилипал к гортани.

– Тридцать четыре ноль восемь.

Она набрала. Почему так медленно крутится диск? Раньше она этого не замечала. Чиновники из управления никак не догадаются установить современный кнопочный аппарат. Она тратит бесценное время на такую ерунду! Наконец услышала сигнал. Это означало, что на другом конце провода звонок приняли. Она положила трубку. Взгляд был прикован к часам, висевшим на стене, над дверью ординаторской. Была половина третьего – без двух минут. Время тянулось мучительно долго. Наконец зазвонил телефон. Послышался картавый голос шефа с его распевным австрийским акцентом.

– Доктор Майнхофер, это Хельмер. Я должна отлучиться. Моя дочь только что попала в детскую больницу.

– Да, – прозвучало холодно. Неужели больше нечего сказать в таких случаях? Только «да»? Никаких «я сожалею»! Никакого участия. – А какая ситуация в отделении?

Еще никогда голос шефа не казался ей таким бесчувственным. У него что, нет сердца? Ее ребенок, которому нет еще и четырех лет, лежит в больнице. Ей срочно нужно бежать к ней! Это понял бы даже каменный истукан. И все-таки в глубине души звучал голос в защиту доктора Майнхофера. В конце концов он выполнял свой долг. Какие бы удары судьбы ни настигали его сотрудников, он, прежде всего, стоит на страже больных – их нельзя оставлять без присмотра.