Говорят, для мистика — и жертвы — эти мгновения длиннее бесконечности, поделенной на нуль.

— Отозвался, — Рони пригладил короткие белесые волосы, отчего те приобрели еще более взлохмаченный вид. — Проклятье, ну сразу ясно же, что он мой…

— Правила, — поднял указательный палец Целест. На длинном аккуратном ногте присохла капля крови, Целест скривился и оттер ее о мантию. — «Испытания телесные прежде, дабы каждое рекомое слово втуне не пропало» — таков закон о «разумных одержимых». Видимо, в Совете решили…

— …что мы сожрем все мозги несчастных одержимых, не поделившись с вами кровью.

Пару мгновений Целесту потребовалось, чтобы опознать за безнадежно-скучным тоном шутку. Между прочим, целое искусство. Когда-то не хватало и часа!

— Черт, — расхохотался он. — Ты хоть для разнообразия пользуйся интонацией… знаешь, паузы — это запятые, восклицательные знаки… ладно, молчу. Что с клиентом?

Рони пожал плечами. Теперь стоял он спиной к узнику, зато Целест еще рассматривал дикаря. Искалеченное тело застыло в позе наркомана в экстазе, смуглая кожа посерела до оттенка плесневелых камней пыточной. Дикарь жив, конечно. Тот случай, когда эвтаназия оказалась бы полезнее витаминов…

Все-таки не зря говорят про мистиков, мол, они «высасывают мозги».

Или душу. Кусок мяса без разума — меньше, чем труп. Но еще пригодится… дополнительная причина не убивать одержимых на месте, а волочь в Цитадель.

«Чего же Совет все-таки хочет услышать от них?»

— Пойдем, а? Здесь воняет. И я хочу помыться. — Он потянулся хлопнуть Рони по плечу, но в последний момент остановился: не хотел пачкать того кровью.

От начала дней, может быть, храня в памяти детскую травму — Всемирный потоп, человечество ждало Апокалипсиса и «конца времен». Пророки изрекали запутанные и непонятные откровения-катрены, а шарлатаны расшифровывали, пытаясь заработать на страхе людском «здесь и сейчас». Предсказывали и огонь с небес, и голод, и — разумеется! — чуму.

Чума и явилась. В странной, мало кем ожидаемой маске, без бледного коня, и ангелы не возвестили о ней золотыми трубами.

Кабинетные ученые, из тех, кто видит мир сквозь пелену пергамента, килобайты архивных дисков и перфоленту, говорили о том, что первые симптомы эпидемии относятся еще к 20 веку. «Дети-индиго», «особенные» — так именовали первых одержимых; по иронии судьбы человечество тогда страшилось штаммов свиного и птичьего гриппа, ядерной войны и мирового терроризма, а истинную угрозу воспринимало скорее как добрый, в крайнем случае нейтральный знак.

Пророки во главе с Нострадамусом и Иоанном провалили экзамен на достоверность.

Кабинетные философы из тех, кто проводит жизнь в четырех стенах, но судит о целой Вселенной, говорили: люди слишком боялись смерти, воспринимали «чуму» буквально, а потому пропустили одержимых. От болезни ведь не умирали. Во всяком случае, сами зараженные.

Позже взяли слово теологи, и они сравнивали эпидемию с одержимостью демонами, устаревшим средневековым понятием; к двадцатому веку оно прокисло и годилось разве для фильмов класса «D» и книжек в мягкой обложке. Но термин прижился.

Одержимые.

Безумцы, наделенные безграничным могуществом. Вирус (или злобная воля самого Дьявола?) делился на два подтипа: физического и психического воздействия. Поначалу заметны были первые, и среди запыленных томов и сбоящих дисков есть свидетельства, когда один одержимый, сумасшедший, как мартовский заяц, обрушивал огонь и ядовитые испарения, сонмы пчел и каменный град на целые города. В День Памяти транслируется знаменитое видео, заснятое на камеру мобильного телефона: тихий город, ланч в студенческой закусочной, смех и шутки. Невзрачному парню — по виду типичному «ботанику», чьи дужки очков чуть не толще запястий, — случайно, а может быть, нарочно, шутки ради, опрокидывают кетчуп на светло-голубую рубашку. Невинная оплошность или забава.

Достаточно, чтобы вырвался демон. Из ладоней «ботаника» — жгутами нефтяно-черной жижи; жгуты похожи на щупальца и обматывают сначала приятелей за столиком, а потом и всех посетителей закусочной. От прикосновений к коже жертва вспыхивает, вместе с ней — аккуратные круглые столики и плетеная корзинка со свежей выпечкой. Картинка на видео мелькает, звук прерывается, но крики боли слышны все равно — они пробиваются сквозь ужас самого случайного «оператора», сквозь годы и столетия — запахом горелой плоти и обугленных костей. Одержимый выстреливает новыми и новыми щупальцами, они отрываются, похожие на гладких бурых цепней, скользят за жертвами на улицах — одно выхватило младенца из колыбели и разорвало пополам; на долю секунды камера останавливается на вывороченных и пригорелых внутренностях на фоне одеяла с пестрыми Микки-Маусами. Последний кадр — разорванная рубашка «ботаника», втоптанная в грязь на полу закусочной. На ней красное. Красное, но не кетчуп.

Запись демонстрируют каждый год, но к ней нельзя привыкнуть.

Однако «физики» оказались только верхушкой айсберга. Пожалуй, с ними все-таки можно было бороться — несоизмеримые потери, порой целый гарнизон спецназа, чтобы уничтожить одного одержимого. Но — можно.

Те, кого потом назвали «психами», оказались хуже.

Свидетельств почти не сохранилось. Одержимые-«психи» — эмпаты, телепаты, гипнотизеры; «властелины душ» — погружали в безумие и вырывали из реальности, но кто сфотографирует дно пустоты? Уцелели лишь обрывки информации о некой девочке: дневники нескольких выживших из маленького городка, волей больного ребенка погруженного в беспросветный кошмар. Доживали авторы мемуаров среди покоя, сбалансированного питания и зелени… в доме скорби.

К середине двадцать первого века эпидемия почти совершила то, чего не удалось ни ангелам с трубами и мечами, ни ядерной бомбе.

От цивилизации остались разрозненные группы людей, что прятались в развалинах городов, с ужасом ожидая, что в их маленьком сообществе тоже объявится одержимый. Болезнь вспыхивала бесконтрольно, без предварительных симптомов или какой-либо закономерности. Сегодня ты человек — завтра всемогущий разрушитель.

Человечество вымирало.

Но Бог решил пощадить Своих детей — или, как утверждают менее склонные к религиозному толкованию ученые, природа восстановила баланс, выработала естественные «антитела». Через сто пятьдесят лет после начала эпидемии стали появляться первые Магниты.

Тогда они не назывались Магнитами, конечно. Титул придумали много позже, как и философию самого ордена Гомеопатов; просто рождались дети, наделенные способностями одержимых, но с сохранным разумом и личностью. Более того, они могли выявлять — «призывать» — больных и нейтрализовывать их.

Это было спасением. Это было панацеей.

Появился орден Гомеопатов — идеологи его перерыли почти утраченные архивы и нашли рассуждения еще эллинские: «подобное лечится подобным». Подходило как нельзя лучше.