Мы все благоговели перед Ван Цзяо. Ростом метр девяносто, широченные плечи, сильный как бык, ухватит каменный каток весом две сотни цзиней[3] и поднимает над головой. Но более всего нас восхищал его волшебный кнут. В тот раз, когда этот бешеный мул укусил Юань Сая за голову, он поставил телегу на тормоз, встал, расставив ноги, с обеих сторон оглоблей и принялся орудовать кнутом, охаживая мула по крупу и оставляя после каждого звонкого удара кровавую полосу. Поначалу мул еще взбрыкивал, но через какое-то время задрожал всем телом, рухнул на передние ноги, опустив голову и задрав излупцованный зад, и стал грызть землю. Тут отец Юань Сая, Юань Лянь, взмолился: «Ты уж пощади его, старина Ван!» Только тогда разъяренный Ван Цзяо остановился. Юань Лянь – секретарь партячейки, самый большой начальник в деревне, его Ван Цзяо не мог ослушаться. А когда этот бешеный мул укусил Ван Дань, мы предвкушали еще одно представление, но Ван Цзяо кнут в ход не пустил. Он зачерпнул пригоршню извести из кучи у дороги, насыпал на голову Ван Дань и отнес ее домой. Мула не тронул, зато вытянул кнутом жену и дал пинка Ван Ганю. Размахивая руками, мы оживленно обсуждали гнедого буяна. Худющий, кожа да кости, глубокие – куриное яйцо поместится – впадины над глазами. Взгляд горестный, будто того и гляди расплачется. Мы представить не могли, что в этом тщедушном теле может скрываться такая силища. Болтая, мы приближались к мулу, пока Ван Цзяо не перестал сгружать уголь и не уставился на нас таким свирепым взглядом, что мы один за другим отступили. Гора угля перед школьной столовой росла, а на телеге его становилось все меньше. Мы не сговариваясь принялись втягивать носами воздух, потому что ощутили странный аромат. Пахло горящей канифолью, а еще жареной картошкой. Обоняние заставило нас обратить взоры на кучу блестящих кусков угля.

Ван Цзяо хлестнул упряжку, и телега тронулась со двора. Но мы не устремились вдогонку, как раньше, чтобы попрыгать вволю, рискуя получить кнутом по голове. Наши остановившиеся взгляды постепенно переместились на кучу угля. Мимо, с двумя ведрами воды враскачку, проходил повар, почтенный Ван. Его дочь Ван Жэньмэй тоже училась вместе с нами, а впоследствии стала моей женой. Ее – большая редкость в то время – не назвали какой-нибудь частью организма, потому что повар Ван – человек образованный. Раньше он был заведующим животноводческой станцией коммуны, но потом за неподобающие речи его сняли с должности и вернули в родную деревню. Почтенный Ван с подозрением глянул на нас. Неужели подумал, что мы рванемся на кухню, чтобы стянуть что-нибудь съестное? Потому что он прикрикнул: «А ну катитесь отсюда, щенки! Поесть вам здесь нечего, домой вернетесь, у мамки сиську пососите». Мы, конечно, услышали, что он сказал, даже поразмыслили над его предложением, но он явно просто отругал нас. Нам всем уже по семь-восемь лет, какое грудное молоко? Мы бы его и попили, но откуда ему взяться у наших матерей, полуживых от голода, с обвисшими грудями? Но никто с ним даже спорить не стал.

Мы стояли перед кучей угля, опустив головы и наклонившись, словно геологи-любители, обнаружившие некий странный минерал; мы принюхивались, как собаки, наткнувшиеся на развалинах на что-то съестное. Тут нужно прежде всего поблагодарить Чэнь Би, а еще Ван Дань. Именно Чэнь Би первым поднял кусок угля, поднес себе под нос и нахмурился, словно обдумывал нечто важное. Его нос – большой, с горбинкой – всегда был объектом наших насмешек. Подумав, он с силой ударил куском, который держал в руке, о другой кусок побольше. Уголь звонко раскололся, и вокруг разнесся сильный аромат. Чэнь Би подобрал отколовшийся кусочек, другой подняла Ван Дань. Он лизнул его, оценивая на вкус, и обвел нас округлившимися глазами; она по его примеру тоже лизнула уголек, глядя на нас. Потом они переглянулись, хихикнули и не сговариваясь осторожно откусили немного передними зубами, пожевали, потом откусили еще, яростно жуя. Их лица осветились радостью. Большой нос Чэнь Би покраснел и покрылся капельками пота. Носик Ван Дань почернел от угольной пыли. Мы словно завороженные слушали, как хрустят у них на зубах кусочки угля. И, раскрыв рот, следили, как они стараются их проглотить. В конце концов им это удалось. «Ребята, вкусно!» – приглушенным голосом проговорил он. «Братцы, налетай быстрей!» – громко пискнула она. Схватив еще один кусок, он принялся жевать еще яростнее. А она ухватила ручонкой кусок побольше и подала Ван Ганю. Мы принялись, как они, раскалывать большие глыбы, собирать осколки, пробовать. Уголь скрипел на зубах, но на вкус был неплох. «Вот так надо есть, народ, так вкуснее», – подняв вверх кусок угля, бескорыстно делился с нами опытом Чэнь Би. «Вот здесь вкусно, сосной пахнет», – говорил он, указывая на полупрозрачные, желтоватые места, похожие на янтарь.

У нас уже шли уроки природоведения, и мы знали, что уголь образовался много веков тому назад в погребенных в земной коре лесах. Природоведение у нас вел директор школы У Цзиньбан. Его объяснениям мы не верили, не верили и тому, что написано в учебнике. Леса ведь зеленые, как они могут превратиться в черный уголь? Мы считали его рассказы и написанное в учебнике ерундой. И только обнаружив, что от угля пахнет сосной, мы поняли, что директор не обманывает и учебник тоже. В классе нас тридцать пять учеников, и, кроме двух девчонок, все в сборе. Каждый держал в руках кусок угля, со скрежетом кусая, с хрустом жуя, и на лицах светились возбуждение и таинственность. Мы будто проводили импровизированное представление, словно играли в какую-то диковинную игру.

Сяо Сячунь (Нижняя губа) вертел кусок угля в руках, но не ел, и лицо его выражало презрение. Не ел он уголь, потому что не хотел есть, а не хотел есть, потому что его отец был кладовщиком на продовольственном складе коммуны. С измазанными в муке руками выбежал изумленный повар Лао Ван. Силы небесные, да у него все руки в муке! В те времена помимо директора нашей школы и завуча в школьную столовую ходили еще и двое живущих в деревне гáньбу – ответственных партработников коммуны. «Дети, что вы делаете? – вопросил он. – Вы… уголь едите? Разве его можно есть?» Ван Дань подняла ручонками большой кусок и пропищала: «Вкуснятина, дядюшка, вот попробуй». Тот замотал головой: «Ван Дань, такая маленькая, а туда же, безобразничать с этими озорниками». – «Правда, вкусно, дядюшка», – с этими словами Ван Дань откусила еще кусочек. Уже спустились сумерки, солнце клонилось к западу. Прикатили на велосипедах столовавшиеся здесь партработники. Они тоже обратили на нас внимание. Лао Ван стал было разгонять нас, размахивая коромыслом. Его остановил ганьбу по фамилии Янь – вроде он был заместителем управляющего, некрасивый такой. Махнув рукой, он повернулся и проскользнул на кухню.

На другой день в классе мы слушали учителя и жевали уголь. Губы черные, уголки ртов в угольной пыли. Жевали не только мальчики, не присутствовавшие накануне на празднике поедания угля девочки по примеру Ван Дань тоже принялись есть. Дочь повара Лао Вана – моя первая жена – Ван Жэньмэй ела с удовольствием. Сейчас я вспоминаю, что хроническим парадонтитом она, наверное, была обязана тому, что у нее весь рот был в крови, когда она ела уголь. Учительница Юй написала на доске несколько строчек и повернулась к нам. Сперва она спросила своего сына, нашего одноклассника Ли Шоу: «Шоу, что это вы едите?» – «Это мы уголь едим, мама». – «Учительница, мы уголь едим, хотите попробовать?» – Это громко выкрикнула – ее громкий крик походил на верещание маленькой обезьянки – со своего места в первом ряду Ван Дань. Сойдя с кафедры, учительница взяла у нее кусок угля, поднесла под нос и вроде бы понюхала. Довольно долго молчала, а потом вернула его Ван Дань. «Ребята, – сказала она, – сегодня начинаем урок шестой, „Ворона и лисица“. Ворона раздобыла кусок мяса и очень довольная уселась на ветку дерева. Оказавшаяся под деревом лисица сказала ей: „Как прекрасно ты поешь, госпожа Ворона, когда ты поешь, всем птицам мира приходится закрывать рот“. От лисицыной лести у вороны закружилась голова, она раскрыла клюв и каркнула, мясо выпало – и прямо лисице в рот». Вслед за учительницей мы прочитали весь текст вслух, повторяя за ней черными как вороново крыло губами.