Когда-то сады, разбитые на утесе в Гудрингтоне, с их чудесным панорамным видом на залив, были его любимым местом. Здесь он писал свои книги. На этой самой скамейке из-под его пера вышли два особенных для Себа романа. Сады над пляжными домиками и променадом в северном конце Гудрингтона всегда вдохновляли его, но больше всего Себу нравилось любоваться ими весной. В то утро далеко под ногами темное море обнимало узкий лучик света, сбежавший сквозь щель во вратах рая и разметавший по всей поверхности моря до самого туманного горизонта миллионы сверкающих серебром осколков. Где-то справа от скамейки море ритмично отбивало такты какой-то приятной мелодии. Если ты не можешь писать здесь, то нигде больше не скроишь ничего нового.

На таком удалении Гудрингтон и Бриксхем, находящиеся еще дальше, могли бы послужить образцами архитектуры прибрежного градостроительства. Их белые с красными крышами домики, построенные на склонах холмов, выглядели так, будто были слеплены из конструктора лего. Отовсюду крохотными метелками выглядывали макушки деревьев, а казавшаяся игрушечной железная дорога разделяла город и побережье. Торбей был единственным местом, где Себ чувствовал умиротворение. Но не слишком ли он размяк благодаря комфортной жизни в этом райском местечке? И вот что интересно. Не мог ли сам мир каким-то загадочным способом, ощутив некий критический момент в его жизни, проникнуть к нему в сознание и заставить его почувствовать себя по-новому, ощутить всю важность и значимость проходящих мгновений?

Себа беспокоило то, что он больше не стремился ввысь, к своей цели, а вместо этого стал слишком часто потакать своим слабостям. Принимая желаемое за действительное, он утратил способность беспристрастно оценивать свои произведения. Видел, как это случалось с другими писателями. Вероятно, наивность поменялась местами с мудростью, а его странность, которую он считал своим фирменным знаком, уступила место нелепому подражанию и желанию угодить публике. Его пугало еще и то, что, пока все шло хорошо, им овладело безразличие к читателю. С самого начала эта новая книга казалась ему чем-то вроде домашнего задания и нудной рутинной обязанностью. Но хуже всего было то, что сам он утратил интерес к жизни. Лишился своей любознательности.

Дул свежий ветер, пальмы и розовые и красные цветы вереска вздыхали и покачивались под его легким дыханием. Себ вдохнул сладкий аромат садов, поставил ноутбук на колени и включил его.

В то утро, пока он мылся в душе, к нему в голову пришло первое предложение новой главы, но сейчас он никак не мог его вспомнить. Может быть, это предложение пробудило бы в нем неугомонный мятущийся дух, некогда заставивший его написать первые строчки. Теперь же его дух почти задыхался рядом с ним, как бешеная собака с пеной у рта. Как знать: вдруг это предложение стало бы началом эпизода, способного пробиться сквозь серую массу тупости и непонимания и положить начало маленькому ручейку, которому суждено будет превратиться в великий поток?

Но Себ так и не напечатал ни буковки. Далеко внизу он снова увидел того же непрошеного гостя, что и четыре дня тому назад. Ни единой черты нельзя было различить на этом белом, как кость, лице, скрывающемся под черным капюшоном. Но теперь он был ближе.

И снова у Себа возникло впечатление, что он уловил взгляд незнакомца: чувствовал, как они пристально смотрели друг на друга сквозь скалы и море. И снова этот человек, казалось, стоял не на сухом песке, а в воде. Или на ней?

Маленькие фигурки детей резвились на мокром после отлива пляже, кто-то гулял с собакой, кто-то спокойно шел прямо перед этим мрачным стражем береговой линии, и никто не обращал на него никакого внимания.

Прикрыв глаза, Себ поднялся и подошел к перилам.

Наблюдатель поднял подбородок, будто, невзирая на то, что был так далеко, во что бы то ни стало хотел одержать верх в этом противоборстве взглядов.

Во второй раз молчаливый диалог со странником, которого он видел меньше недели назад, произвел на Себа еще более гнетущее впечатление. Он погрузился в этот испытующий взгляд быстрее и глубже, чем в прошлый раз. Его словно обдало холодным порывом ветра, и он поежился. Ему захотелось свернуться в клубок, чтобы стать совсем маленьким, недоступным для взгляда незнакомца. Охваченный страхом, Себ до боли сжал металлические перила.

Шорох прибоя, отдаленное ворчанье машин и слишком четко услышанный им голос ребенка на берегу постепенно затихали, пока единственным звуком, который он слышал, не остался шум льющейся вдалеке воды.

Это было не море. На этот раз он был в этом уверен.

Себ скользнул за живую изгородь. Сосна, которая росла на нижнем уровне садов, делала укрытие более прочным и внушительным. Он вздохнул с облегчением, но внезапно услышал, как кто-то вновь позвал его.

Себастьян.

Мысли смешались, и он вновь почувствовал наступающий приступ дурноты. На мгновение он испугался, что его голова падает вниз – или это земля стремительно подскочила вверх, к самому его лицу. А где же ноги?

Его позвали по имени откуда-то из глубин его собственного сознания, и это что-то, находившееся внутри него, постепенно приобрело форму серого туманного облака, обитающего где-то на самом краю его «я».

Откуда-то Себ знал, что эта бесцветная пустота была безгранична и простиралась гораздо дальше, чем он мог себе представить.

Страх захлестнул его, застыл на пересохших губах. Он выскочил из-за кустов и тут понял, что с трудом передвигает ноги.

Оцепенение прошло так же внезапно, как и навалилось. Фигуры незнакомца нигде не было видно: ни на воде, ни на песке, ни на променаде или в парке позади пляжа.

Себ схватил свои вещи и как попало засунул их в рюкзак, не заметив даже, что шляпа упала за скамейку. Он был слишком взволнован, не мог собраться с мыслями, но все же удержался от того, чтобы пуститься наутек. Вместо этого отправился по серпантину в сад Раундхэм – самое прекрасное место на мысу.

Это был первый раз, когда он не задержался здесь, чтобы вновь восхититься голубым раздольем залива. Далекий Торки выглядел отсюда мозаичным панно белых строений, разбросанных по холмам и скалам, мгновенно переносящим всякого наблюдателя в чудесные страны Средиземноморья. Но к черту вид! Торопливо пробираясь сквозь ряды сосен, чьи длинные стволы годами гнули и терзали ветры побережья, Себ поспешил в Пейнтонский порт.

Даже если бы кто-то вознамерился увязаться за Себом, ему бы понадобилась вся его сноровка и ловкость, чтобы вслед за ним преодолеть с такой же скоростью многочисленные тропы, сбегающие по склонам холма. Тем не менее Себ все равно периодически оглядывался через плечо, чтобы убедиться в отсутствии преследователя.

Без шляпы, чувствуя себя как затравленный зверь, покинул он Раундхэм. Его ум метался в поисках объяснения этому иррациональному ощущению: он очень боялся ранних признаков слабоумия и самого ужасного конца, который мог себе представить. Подстегиваемое животным страхом, воображение услужливо предоставило ему список умственных расстройств, порождающих галлюцинации, начиная с шизофрении.