После этого она обычно играла со мной. Иногда, когда я лежал обессиленный, а она все еще резвилась, делала руками корзину и спрашивала: «А ты не хочешь двойной дриблинг?»

Конечно, я всегда хотел и делал.

Но теперь я смотрел на нее и ничего не чувствовал. По утрам меня возбуждала ее нежность. Воспоминание о ее запахе преследовало меня весь день, и в первые минуты бодрствования я старался почувствовать его. Я путешествовал по ее телу вверх и вниз, вдыхая, вдыхая, вдыхая аромат ее кожи, пытаясь найти его тайный источник, пока пульсация в крови не переходила в крещендо; затем дыхание медленно восстанавливалось, и впереди был целый день.

Сегодня я ничего не почувствовал. Ничего, кроме смутного чувства любви при виде двух ямочек на се ягодицах, которые выглядели твердыми и плоскими из-за ее изогнутой позы. Маленькие ложбинки по каждую сторону ее позвоночника, манящий проход в глубине ее полных форм.

Я никогда не мог смотреть на Физз спокойно. Вначале, очень долгое время, из-за моей мучительной, аморфной любви.

А затем после вечера с дриблингом на полу моей комнаты в Девятом районе это было неустанное страстное желание, растущая необходимость. Желание, которое невозможно было увидеть.

Как и на ней, на мне под футболкой ничего не было, лунгхи развязались за ночь. Я ощупал себя пальцами, но возбуждения не было. Ночь снова забрала часть меня. Я сел без сил и желания. За всю свою жизнь я чувствовал это только после героической ночи любви. После того как я отдал все свое семя, и больше ничего не осталось.

У Физз была своя фраза для таких случаев, когда ты достиг последней вершины пика, упал, перебравшись через него, и умер. Пресыщение. Забвение огромного удовольствия.

Прошлой ночью это случилось непроизвольно, и я снова провалился в пустоту. Я понятия не имел, когда это произошло.

Физз повернулась во сне и обняла меня за талию. Мне захотелось оттолкнуть ее. Вместо этого я положил руку на ее волосы и медленно взъерошил, поднимая кудрявые темные локоны и отпуская их. Как и ее безупречная кожа, волосы Физз были живыми. Они двигались в руке, как будто лаская тебя в ответ.

В Физз не было ничего мрачного. Все сверкало. Когда я впервые увидел ее, то подумал, что ее улыбка может озарить весь мир.

То, что я гладил ее волосы, произвело на нее неправильное впечатление. Это был жест, который всегда побуждал ее к действию. Она опустила руку ниже, ища меня. Но меня там не было. Она попыталась возбудить меня. Ей всегда это удавалось. Но я выложился слишком сильно этой ночью, и там не осталось ничего, что можно было поднять.

— Я люблю тебя, — пробормотала она во сне.

Это было первое, что мы говорили друг другу каждое утро.

— Я тоже тебя люблю, — ответил я.

Ее рука стала более настойчивой. Но там ничего не было. Я мог прочитать ее растущее замешательство по движениям ее пальцев, по тому, как они вращали, тянули, снимали кожу, дергали. Знакомые движения, которые ждали обычного отклика.

— Но он не любит меня, — сказала она.

— Он любит, — уверил я, гладя ее волосы.

Другая моя рука лежала на дневнике, под подушкой. Его коричневая кожаная обложка на ощупь была гладкой и теплой. Я подавил желание откинуть подушку, служившую ему укрытием, и погрузиться в него.

Выждав несколько минут, я поцеловал ее в щеку и спустил голые ноги с кровати. Я вытащил мои лунгхи из-под одеяла и обернул вокруг пояса.

— Возвращайся, — прошептала она. — Позволь мне показать его настоящее место в мире.

— Мне нужно в туалет, — сказал я и вышел из комнаты, деревянные половицы скрипели под моими ногами по пути к верхней террасе. Я постоял на краю клумбы, где не росло цветов, и помочился на корни моего любимого серебряного дуба — теперь он был выше меня — глядя на просыпающуюся долину.

Автобусы и грузовики уже переезжали через горы, переключая передачи. Раздался скрипучий, пронзительный вой, который говорил о том, что еще один старый перевозчик преодолел новый поворот дороги. Внизу, на рыночной площади Джеоликоте — чтобы попасть туда, нужно было переречь долину, — в магазинах появились первые признаки движения, люди начали зажигать очаги. На трассе № 1 (от развилки, у подножия горы, одна дорога идет к Найниталу, а другая — в Алмору мимо нас) было все еще тихо. Только какой-нибудь случайный «Марути» медленно поднимался от долины Джеоликоте, недолго медлил у развилки, затем поворачивал на Найнитал или неспешно ехал в нашу сторону.

Туман пока не начал рассеиваться. В это время года это всегда происходит очень медленно. Еще два часа — и туман поднимется от подножия долины. Сначала несколько плотных белых хлопковых шариков, невероятно чистых, быстро раздуются до такого размера, что заполнят всю долину. В девять часов он окажется в Биирбхатти и начнет подниматься в наш дом. К половине десятого туман отрежет наш дом от окружающего мира, спрятав от нас даже наши собственные ворота. К этому времени мы будем есть мед и тосты в недостроенном кабинете, решая, чем бы заняться — поиграть в скраббл или почитать.

Мне внезапно стало холодно: я вышел на улицу без шали и намочил ноги росой. Забрезжил свет, и в мире появились первые проблески дня. Когда я обернулся, другая долина — Бхумиадхар (ее склоны были усеяны соснами и дубами) — все еще была темной и неподвижной.

Это было одно из преимуществ нашего дома. Он находился на вершине горы, разделяющей две очень разные долины Два разных мира. Один — зеленый, дикий, молчаливый, холодный и мрачный; другой — цивилизованный скучный, зеленовато-коричневый, теплый и яркий.

Можно было выбирать долину по настроению, но чаще всего мы сидели на краю долины Джеоликоте — более теплой, светлой и спокойной. Когда сидишь здесь на террасе, кажется что гора падает к твоим ногам, открывая вид на долину: извилистые дороги, красные крыши старых бунгало, растущие бетонны» конструкции, далекие придорожные магазинчики, аккурат но покрашенные правительственные сооружения, ползущие машины, персиковые и грушевые деревья, простирающиеся сосны, дубы и серебряные пихты составляли нам компанию и создавали ощущение движения где-то в отдалении.

На другой стороне дома дорога в Алмору, проходящая у границ имения, отделяла нас от долины Бхумиадхар, лишая открывавшийся пейзаж интимности. Вид здесь был темным и полным секретов. Толстые дубы и сосны закрывали дорогу к подножию долины; немногочисленные дома и террасы тесно обступили ее и были почти не видны из дома. Дорога шла из самого сердца долины, поэтому иногда на ней встречались дикие животные, в особенности пантеры.

Этот вид наполняет меня невероятной меланхолией песен Мохаммада Рафи. Все было бы превосходно, если бы запись саундтрека не была так испорчена: каждый раз, как вы начинали погружаться в соблазнительную темноту долины, ревущий грузовик закрывал вид и портил настроение. Порой, когда дождь только что закончился, туман был похож на отдельные хлопья из пуха, а вечернее солнце освещало все под определенным углом, долина Бхумиадхар становилась красивей долины Джеоликоте. Но это бывало очень редко.