Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"И почему он за гербом не смотрит? У рыцаря, кроме герба да чести, ничего и нет".
Коряга мазал рубец на скуле. Порой морщился от боли, и тогда нечто страшное, нездоровое мелькало во взгляде наемника.
Головорез, что своими шрамами – от ран, ожогов, переломов и ужаснейших пыток – мог бы напугать любого, в мирской жизни был одним из самых спокойнейших и приятнейших людей. Михаэлю он понравился сразу, хотя слухи о Коряге ходили разные. Первые говорили, будто он мерзавец, каких свет еще не видывал, и купается каждый день в крови детей; другие рассказывали о благородном происхождении наемника. О предательствах, ядах, об изменах, что выбросили младенца на обочину жизненного пути. Ну, в единственном сплетники оказались единодушны – уцелеть в безнадежной, невозможной, беспросветной ситуации так, как Коряга, не умел никто; потому Авектус его и нанял.
– Я г-готова, – крикнула Офелия.
Михаэль посмотрел на рыцаря – тот кивнул, – и они направились к шахте. Офелия двигалась легко, словно бесплотный дух; Коряга хромал, Авектус шел жутко, дергано. Не доходя пары шагов до врат, он вдруг рухнул на землю.
Все замерли. Офелия по-птичьи вытянула шею, Коряга поперхнулся, у Михаэля похолодело в груди.
– О-он жив? – неуверенно спросила Офелия.
Михаэль хотел ответить посмешнее, в духе "скорее, мертв бесповоротно", но подходящие слова не появлялись. Вообще иногда монаху казалось, что он взят исключительно в качестве шута, только шут выходил печальный – острить не умел и говорил без конца горькие и унылые вещи.
– Боюсь, нет, – ответил Михаэль и показал девушке на вязь защитного поля. Оно расходилось полукругом от врат, и было старое, времен стражей, старое и простенькое. Блокировало всего несколько элементов вязи, но характерных именно для орденских заклинаний. – Захват души отключился, едва его святейшество ступили внутрь поля.
"И никак к жизни не вернуть. Ладно душу призовем обратно, а захват кто делать будет? Хоть бы доработал на случай блокировок, как же так? А все же странная блокировка. Старая, а на наш орден. Почему?"
Михаэль не понимал, на кой черт понадобилось ставить защиту от людей, что еще не появились на свет: орден возник только после гибели четвертого стража. Или исчезновения – кому как больше по душе. Странно, конечно, возник: ниоткуда, вдруг, сразу – и в личную охрану короля, но об этом можно было подумать и потом. Как действовать дальше? Глава экспедиции мертв, осталось трое – наемник, колдунья и монах, который бесполезен в практическом смысле, но способен наизусть пересказать двенадцать томов энциклопедии.
Троица начала спорить. Офелия хотела двигаться вперед – ее волновала судьба сестры, Михаэль сомневался. Корягу интересовал чисто практический вопрос – как без Авектуса, который годами изучал историю стражей и карты, вообще можно что-то отыскать.
– Я мог бы у-узнать артефакты, наверное, – неуверенно, слабым, прерывающимся голосом заметил Михаэль.
Ответили ему лишь взгляды, полные скепсиса, и винить соратников было сложно.
С самого начала Михаэлю казалось ироничным, что выбрали его. Всю свою сознательную жизнь монах проповедовал людям учение Утереила, но чем больше Михаэль старался, тем больше народ отворачивался от церкви. В конце концов, и вера монаха стала таять, будто весенний снег. И вот экспедиция – шанс показать мирянам, что все было по-настоящему. И вот шанс его, Михаэля, – показать, что он шел не зря, что он хоть как-то полезен. Это выглядело приятным и новым – стать из пустого места… всем?
"Я проповедник! Что я могу? Что мы втроем можем? Это даже не опасно, это смешно. Не лучше ли, безопаснее вернуться? Собрать новую экспедицию. Или уже не дадут? Или отправят других? Будет еще такой шанс? И что я буду делать, когда вернусь? Когда уже самого тошнит от религии! Нет, нет, разве я для себя сюда шел? Разве не для тех, кто утратил веру?"
– Я мог бы узнать щит, – повторил громче монах, – и помню карты. Плохо, конечно. Плохо, – он поморщился, – нет, дети мои, возвращаемся, это и впрямь глупо.
– А м-моя сестра?
– Дитя мое, ты знаешь.
– Прелестный выбор. Тогда в-веди.
– Дети мои, вы осознаете, насколько мы рискуем? – Михаэль уже пожалел о своем предложении. – Нас трое, а я плохо помню карты.
Коряга задумчиво кивнул. Офелия пожала плечами – для нее жизнь была предельно простой: из вариантов "делать" или "не делать" сирена старательно выбирала первый, будто игрок, который в рулетке всегда ставит на черное.
– Хорошо, – монах помолчал, словно искал лазейку в этом единственном слове. – Хорошо, идем, но, пожалуйста, прошу вас, обещайте слушаться. Там много… чего. А, чего я не знаю… еще больше.
Михаэль бледно улыбнулся – он все сильнее сомневался в успехе предприятия, – и, похоронив рыцаря, троица направилась шахте. Вблизи каменные врата производили тяжелое впечатление: маленькие издали детали узора вырастали больше человека, петель было и вовсе не достать. Монах задрал голову вверх и не увидел конца врат – только отвесную, жуткую стену. И знак наблюдения?
Михаэль вздрогнул. Знак был старый, как и блокировка, – времен стражей. Тяжелого, громоздкого исполнения, а до сих пор следил за входом, будто верный часовой.
– Не бойтесь, дети мои, это просто смотровое заклинание, – успокоил остальных монах.
Офелия покачала головой.
– Я б-боюсь другого, – ответила девушка и вошла в просвет между створками. Михаэль двинулся следом. Он не знал, что имела в виду сирена, но знал, чего боялся сам: пустышки. Четвертый страж пропал здесь более трехсот лет назад – он мог просто уйти; щит давно могли забрать; наконец, вся легенда могла оказаться вымыслом. Михаэль последнее время так и считал, вот и сейчас, погружаясь в темноту пещер, он вспоминал старую поговорку о корабле, который пытался куда-то плыть без моря.
Монах и Офелия скрылись за вратами, и только Коряга медлил. Наемник с грустью оглянулся назад – на шахтерский городок, ельник, серое небо. Казалось, мужчина осознал, что может видеть все это в последний раз.
– Силло? – крикнул Михаэль из темноты.
Коряга невесело улыбнулся и двинулся на звук.
И не было дружбы крепче дружбы стражей, и не было славы большей, чем гремела о них. Дети мечтали повторить их судьбы, грезили женщины о них ночами. Но годы шли, и лавры стражей начали меркнуть. Дряхлели тела, теряли силу члены, и лишь четвертый страж, как прежде, оставался прекрасным и молодым. Потому любил его народ земель наших более остальных и
