Тиффани достает конфету “Шипучий взрыв”, которую называет “палка-макалка”. Съедает порошок, в который полагается обмакивать лакричную палочку, а саму палочку прячет в постель Дони. Лисса стоит перед зеркалом и пытается с помощью ватного шарика удалить хоть часть жира со лба. Она шепотом рассказывает Таш, что Бьянка тайно вступила в группу “Про-Ана”[2] в вотсаппе: теперь она целыми днями не вылезает из туалета, и там ее рвет, вот почему у нее так воняет изо рта. Лисса говорит еще, что Бьянка не каждый день ходит по большому. За окном – темно и тихо, так темно и тихо бывает только осенью в английских деревнях, когда неспешно, кружась и шурша, один за другим опускаются на землю листья, последние осы высасывают нутро последних слив, и там, за сумраком, скрываются неведомые тайны…

Две их спальни расположены рядом, отдельно от остальных, в одной из старых башен. В обеих скошенный потолок и лакированные деревянные шкафы с маленькими медными ключиками. Тиффани, Лисса и Наташа спят в одной комнате, Доня, Рейчел и Бьянка – в другой. Их будто нарочно поселили здесь, чтобы они понимали, что отличаются от остальных, и чтобы испортились тут без присмотра. Но ведь, с другой стороны, то, что хранят в темном укромном месте, портиться вроде не должно? У яблок так, и у картошки, а картошка, по версии Тиффани, это “земляное яблоко”.

До отбоя Рейчел успевает принять ванну и предлагает Наташе воду, в которой мылась. У них тут что, так принято? Может, надо согласиться просто из вежливости? Но она так никогда не делает. Она вообще решила, что больше не будет вежливой. И потом, только представьте себе, что там может быть – в чужой воде. Волосы с лобка. Микробы. Обрывки темных усов. Фу, гадость.

– Нет, спасибо, – говорит она.

Рейчел улыбается. Наташа прошла тест. В верхнем ящике Дониного шкафа Тиффани прячет пачку “Мальборо лайт”, заграничных, без фотографий черных легких и отвалившихся пальцев на ногах. Таш не хочет пойти с ними завтра в лес? Да, хочет. В лесу сыро, всюду мох, лес такой английский-английский, просто fucking English. Но дым напоминает Наташе об отце – и о родине. Дым на вкус – точь-в-точь как отцовский запах. В памяти всплывает его одеколон, морок его больших машин с кожаными сиденьями и то, как он любит Наташу, сильнее, чем любил ее мать или свою последнюю жену. Он любит ее сильнее, потому что она – плоть от плоти его и никогда его не предаст. Потому что она – новая. А еще потому что она стройнее.

На лошадях катаются утром в воскресенье, после церкви. Едва различимые девочки в зеленых фетровых накидках, взгляды деревенских жителей, исполненные ненависти. Наташа переодевается в спальне, и в светлых бриджах для верховой езды ее ляжки похожи на ветчину, победившую на фермерском конкурсе. Чтобы на них взглянуть, приходится забраться с ногами на узкую кровать и посмотреться в зеркало в деревянной раме, висящее на стене. В нем видно, как на ляжках колышется жир. Она никогда раньше не видела, чтобы он так колыхался. Таш стройнее матери, а жир на ляжках все равно колышется. Может, это оттого, что она стоит на кровати? Но в здешнем тусклом свете, насыщенном древней пылью и историей, все выглядит странно – не так, как дома.

Стойла тут тоже другие. Лошадиный запах тот же, но всю работу выполняют румяные деревенские девчонки, которые работают за то, чтобы бесплатно покататься в конце дня. Они без конца говорят про богатых девок, у которых есть собственные лошади, а они на них не катаются. На школьниц смотрят озадаченно и с сочувствием. Во-первых, потому что те хоть и богачки, а своих лошадей не имеют. Вынуждены приходить сюда и кататься на старой Минуте, капризном Счастливчике или нервном Пабло с его безумными глазами. К тому же кататься им можно всего раз в неделю! И им тут ничего не разрешают, даже запрягать лошадей не дают.

Таш достается Пабло. Может, кто-то хотел над ней подшутить, но для нее это не проблема. Наташа умеет разговаривать с животными так, чтобы только они одни ее слышали. Пабло она говорит что-то вроде: Я знаю, каково тебе, ведь когда-то ты очень дорого стоил, а теперь немного двинулся, и никому больше нет до тебя дела – ну, разве что этим девахам с их уродскими шмотками и жирными мамашами. Пабло понимает, что они с ней похожи и что, возможно, ее тоже отправили сюда на верную гибель, поэтому везет ее неспешно – так, как не стал бы везти никого другого, – все впечатлены, но Таш лишь пожимает плечами. Она тщетно пытается понять, почему ее отослали сюда, в это унылое, забытое богом место. После катания их ждут дешевое жидкое какао и деревенские мальчики – ну конечно, деревенские мальчики тут повсюду. Просто их никто не видит.

В понедельник все садятся на новую диету. Это Лисса придумала.

Диета такая: цельнозерновой хлеб и маргарин “Сэндвич спред” – больше ничего. Никакого масла. Овощи разрешаются, а фрукты – нет. Картошку – тоже нельзя. Наташа никогда раньше не ела “Сэндвич спред”. Он английский и мерзкий, похож на застывшую блевотину. В обед девочки просят, чтобы им положили только овощей, старая кухарка миссис Куку закатывает глаза и смеется, а на ужин оставляет им по дополнительному куску пирога с патокой, и они к тому времени уже готовы его съесть – все, кроме Бьянки, та крошит свой пирог птицам.

Поздним вечером, когда рассказаны все новости про деревенских мальчиков, девочки занимаются разным секретным. После отбоя, когда гасят свет, деревенские мальчики слоняются под окнами подобно диким зверям: принюхиваются, изнывают от желания. Интересно, по кому они пускают слюни? Уж точно не по Рейчел, у которой волосы на лобке бесстыдно разрослись вниз до самых бедер и вверх до пупка. И уж не по Лиссе, которой даже всеми ватными шариками мира не стереть жир со лба и переносицы. И не по Доне – у нее подмышки пахнут потрохами. Вот Тиффани – да. Деревенские мальчики, наверное, убили бы друг друга за Тиффани с ее французской грудью второго размера и блестящими волосами. Может, вот почему, когда все засыпают, мальчики по-волчьи воют под окнами, может, все из-за Тиффани, а может, теперь часть шума предназначается и Наташе – необыкновенно чистой, с волосами цвета темного меда, с прозрачными голубыми глазами. И с талантом к верховой езде.

Бьянке плевать на деревенских мальчиков, поэтому, когда все засыпают, она выскальзывает из общежития через дверь, которой когда-то пользовались слуги, и долго прыгает в лунном свете, разводя руки и ноги в стороны, и парашютики одуванчиков наматывают ведьмины круги у нее в голове.

Белую Даму зовут принцесса Августа. Ее портреты тут повсюду. Самый большой – напротив главной лестницы: спускаешься, и принцесса смотрит прямо на тебя. Она изображена в развевающемся белом платье и с тюрбаном на голове, а между коленей у нее зажата арфа, уткнувшаяся сияющей головкой грифа красавице в правую грудь. Платье делает фигуру принцессы неохватной. На ногах у нее отчего-то сандалии, и сидит она у огромной греческой колонны, не самым выгодным образом оттеняющей лицо. Зато в бледном отблеске камня выигрывает замысловатое черное украшение, приколотое к тюрбану. Оно словно втягивает весь свет в себя, поглощает его – намекает: больше его никто никогда не увидит.