class="p1">— Сусанночка! А ты не знаешь, Алина Савельевна всё ещё живёт в том курмыше? Её вновь понесло, понесло с новой силой, будто открылось второе дыханье, но он-то знал, финиш уж близок.

— Лапушка моя, а не могла бы ты накинуть халатик, не то боюсь, что мои воспоминания и твой сногсшибательный вид могут привести к тому, чего не может быть!

— Ах ты ж старый шлимазл! Разве можно такое намекать приличной даме?

Она накинула на плечи халат, справилась со всем, что ей мешало и, гордо неся голову, пошла готовить утренний кофе. Они уже много лет его не пьют как раньше, а делают всего один-два микроскопических глоточка, совсем бы забросить это баловство, но не могут отказаться от самого процесса, ставшего их утренним ритуалом или скорее даже таинством.

Он с наслаждением смотрел на удаляющуюся фигуру извечной его спутницы, извлекая из глубин памяти её молодые образы, её поцелуи, запахи, её смех, смех детей. Он был счастлив. Счастлив от того, что они прожили эту долгую жизнь вместе, несмотря на все перипетии, выпавшие на их долю. Он улыбался беззубым ртом, представляя, как сейчас любимая половинка клянёт его на чём свет стоит за то, что он кинул свои челюсти в её стакан… Он заворожённо смотрит в опустевший дверной проём и ещё не знает, что ему всё же придётся посетить билетную кассу чтобы уехать отсюда навсегда. Ещё не знает, что она уже поскользнулась и сегодня не будет кофе. Не знает того, что они полетят вместе, но билет нужен будет только один. Не ведает и того, что у входа на кладбище «Счастливого пути», на пути к их вечному приюту его толкнёт новоиспечённый нацик, а он, спасая урну с прахом Сусанны, с которой уже почти две недели он посещает могилы её родственников, ударится головой, и что дети, не слушая никаких протестов, так и похоронят его с прахом супруги в руках. Но пока он счастлив, счастлив в предвкушении обычного, невзрачного, будничного дня, который до сегодняшнего утра, много лет, неизменно посещал этих старичков.