Если подойти к этому как к дневниковой документальной основе, то, переведя ее в иную пластическую форму, ей можно придать драматургическую повествовательность — и тем самым воспроизвести целые куски жизни Ли Бо в их живой и непосредственной объемности. Но и философская лирика, будучи поставлена в пространственный и временной ряды, тоже предоставляет нам возможности для реконструкции мыслей самого поэта, ментальности средневекового китайца…

И все это, повторяю, строго документировано — самим поэтом!

Для более четкой ориентации читателя сцены, порожденные художественным вымыслом (в том числе и моим собственным), но казавшиеся исследователю достаточно близкими к правдоподобию (конечно, условному при такой громаде отделяющих нас столетий), выделены курсивом и обозначены подзаголовком «Вариация на тему».

Таков был метод создания этой книги — своего рода аналитический «спиритический сеанс». Он, увы, оспорим. Но не в плане интерпретации текстов, а ввиду спорности хронологии создания произведений. Об этом столетия шли и продолжают идти острые дискуссии. Привязка стихотворения к тому или иному периоду может принципиально изменить толкование текста. На сегодняшний день наиболее аргументированной и большинством исследователей принятой представляются датировки Ань Ци и Сюэ Тяньвэя из «Хроники жизни Ли Бо», позже уточненные в «Полном собрании сочинений Ли Бо в хронологической последовательности с комментариями» под редакцией Ань Ци. Именно эту хронологию я взял за основу в своей реконструкции земного бытия поэта. Другой будущий биограф может что-то подправить, но, смею надеяться, основная конструкция выдержит нагрузку новых изложений.

В Китае ученых исследований жизни Ли Бо (как и романических фантазий на эту тему), его творчества, ментальности, как социальной и мировоззренческой, так и бытовой — тьма тьмущая. Не стихают бурные дискуссии, где каждый дискутант с той или иной убедительностью доказывает единственную истинность не только своей интерпретации, но и иных, выкопанных из редких источников, фактов и дат. Большинство аргументов достойно внимания, но их необходимо, критически осмыслив, синтезировать. Именно к этому и была устремлена данная работа.

В результате сложения всех этих мозаичных деталей великий Ли Бо — сам, из своего безмерного далека, — приходит к нам, и мы можем не только перелистать его стихи, но и проследить за процессом их создания, заглянуть в душу поэта, понять его мысли, его страсти, его надежды и отчаяния, существо его конфликта с тенденциями преходящего времени.

Подобная реконструкция не имеет аналогов, по крайней мере, за пределами родины великого китайского поэта.

Итак, приподнимем завесу времени, раздвинем занавес. Быть может, луч юпитера иногда сумеет пронзить тьму веков, и тогда в прорехи времени на сцену нашей истории выйдет живой Ли Бо…

Есть люди вчерашние, сегодняшние, завтрашние. Ли Бо был «вчерашним». Ему так и не удалось вписаться в его «сегодня». Оно ушло, оставив слабые следы, а Ли Бо из «вчера» шагнул в «завтра», чтобы занять свое место в вечности.

Первая вариация на тему

… Вечерние сумерки пригасили осеннее разноцветье, и над плоской крышей глинобитного дома семьи Ли взошла луна, одна на всех. Она светила предкам, ее видел Ли Эр[3], который ушел в пески запада, оставив нам бамбуковые планки с пятью тысячами иероглифов бессмертного трактата «Дао Дэ цзин». Она светит его потомкам — семье Ли, ее видят там, в Китае, где остались многочисленные родичи, ее видят и здесь, в далеком от Срединной страны Западном крае, где высокие мужчины с рыжими, выкрашенными хной усами и высокими носами, приезжающие из соседней страны Кан[4], заглядывают в питейные дома, карабкающиеся по обрывистому склону над рекой Чу, к таким же рыжеватым и неожиданно голубоглазым танцовщицам в красных халатах, приоткрывающих яркие зеленые парчовые штаны и красные сапожки из оленьей кожи, потягивают из белых чарок со вздернутым, как у попугая, носиком густое сладкое вино с травяной отдушиной или дорогое чуть желтоватое виноградное и заедают фаршированным карпом, распластавшимся на белом нефритовом блюде, а в котле, утомленно подремывающем на позолоченном треножнике, булькает вареная баранина.

К середине ночи все тише становятся гортанные голоса горожан. В семье Ли понимают их говор, но дома говорят только на языке предков. С недавних пор женщиной овладела смутная тревога, ощущение невнятного беспокойства. Ни у кого ничего похожего не бывает. У всех роды, как роды, у сотен, миллионов и здесь, в Западном крае, и там, на внутренних землях Поднебесной[5].

А ей то и дело снились удивительные сны, волнующие своей необычностью. То ли дух-охранитель сна покинул ее, то ли предупреждает о чем-то, что должно войти в ее мир и преобразить его.

Она уже спала, когда в западной части небосклона появилась Золотая звезда [6]и стала неспешно разгораться, все ярче и ярче, а потом от нее отделился ослепительный белый луч, с немыслимой для человека скоростью пронесся сквозь необъятность космоса, мягко прошел сквозь крышу дома и проник во чрево роженицы. Все ее существо озарилось этой сияющей белизной, бездонной бездной света, вскоре сгустившейся в крикуна-младенца, внешне похожего на прочих и все же чем-то другого, намного большего, чем ее новорожденный сын…

Так пришел в наш мир великий Ли Бо. Эта версия считается легендарной, но она существовала уже при его жизни. В предисловии к первому собранию его произведений Ли Янбин, дядя поэта, которому тот еще при жизни оставил свои рукописи и чуть слышным от болезни и слабости голосом перечислил важнейшие вехи своей жизни, как бы фиксируя их для потомков, дал такую формулировку: «На сносях вошла в сон звезда Чангэн, потому новорожденному дали имя Бо, а прозванье — Тайбо».

То есть уже первый биограф поэта, его дядя, зафиксировал легендарную часть генеалогии как несомненную и важную составляющую семейной ментальности, существовавшую уже в момент рождения будущего поэта. «Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок». Тайбо (Венера) выдвигается на небосклон в сумеречной западной части неба и растворяется в рассветных лучах востока. Не символично ли это? Ведь Ли Бо как раз и родился на западе, а умер на востоке страны.

Эту версию обычно излагают как некий курьез, закавыченно ссылаясь на древние источники. Педантичный составитель «Большого словаря Ли Бо» отметил ее краткой, но отдельной статьей «Чангэн вошла в сон», отстраненно пересказывающей сюжет о Золотой звезде Цзиньсин, или Тайбо, которая на вечерней закатной западной части неба именуется Чангэн, а поутру на рассветной восточной части — Цимин. Упоминание в легенде названия Чангэн дает некоторые основания предполагать, что поэт родился на исходе дня и осенью, поскольку запад в традиционном мировосприятии связан именно с этим временем года.