Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я честно пыталась ответить на эти вопросы. Пытаюсь на них ответить и по сей день, потому как ничего, ровным счётом ничего не могу вспомнить. Пытаясь заглянуть в те времена, я попадаю в пустоту, в какой-то серый туман. Пребывание в последнем ничем мне не грозит, но и совершенно ничем не радует. Этакая безликая, безразличная ко всему Пустота.
Хотя в последнее время, напрягаясь изо всех сил, мне удаётся выудить какие-то обрывки, но они никогда не сложатся в картинку, их слишком мало и большинство из них – есть лишь оторванная Пустота.
… Я сплю. Не знаю, сколько мне лет, но думаю, что не больше шести. Что-то извне заставляет меня проснуться и приоткрыть глаза. Передо мной папино лицо, в глазах светится Любовь и Радость, моё сердечко вмиг согревается, и до сознания долетает мысль – папа вернулся (он куда-то уезжал, насколько и куда я не помню, да это и не важно – это единственный человек в нашей семье, который умеет разговаривать со мной без слов и который меня любит)…
… Темнота, только откуда-то сверху к нам пробивается яркий солнечный свет. Спрыгивая с последней обледеневшей ступеньки на земляной пол, я оказываюсь прямо около кадки с квашенной капустой. Папа достаёт из сумки кастрюлю, а из кастрюли – ложку, отодвигает в сторону крышку кадки и начинает накладывать капусту в приготовленную ёмкость, я стою рядом и жду той минуты, когда очередная ложка с капустой направится прямо ко мне в рот. Долго ждать не приходится, и я смачно начинаю пережевывать хрустящее лакомство. Наевшись, я вылезаю наверх. Немного погодя, вытаскивая из погреба всё, что было положено взять, на поверхности появляется отец. Мы снова навешиваем успевший замёрзнуть замок, я прыгаю сверху на мешок с картошкой, увязанный на санках, и мы отправляемся домой…
… Какая-то остановка, мы ждём автобус: я, папа и мама. Между нами с отцом завязывается какая-то игра. Я отбегаю на небольшое расстояние и начинаю строить рожи, а папа нарочито сердитым голосом что-то мне говорит, будто строжится, и вроде как норовит меня догнать – азарт налицо, как говорится. Чуть вдалеке слышен мамин голос: «Коля, перестань! Ваша игра до добра не доведёт! Лена, хватит! Успокойтесь сейчас же!». Мы дружно игнорируем этот столь привычный голосовой шум, но не проходит и минуты, как я падаю, ударяюсь и начинаю ныть. Папа расстраивается, а мама приговаривает: «Вот! Я же говорила, что до добра это не доведёт!». Я быстро успокаиваюсь, встаю в сторонку и больше никуда не рыпаюсь…
Мама… я очень хочу рассказать вам что-то тёплое и светлое об этом человеке, но врать я не умею, и память мне тут помочь ничем не может. Детей ведь не обманешь, и пустышку от маминой груди с тёплым молоком любой малыш отличит, вот только не дано этому малышу логично и доступно объяснить взрослому человеку, как плохо ему от этих заменителей родительской Любви. И я не знаю, обвинять ли этого человека, что за всю свою жизнь она так и не задалась вопросом о смысле своей жизни, или принять это как должное и смириться с тем, что человеку проще накормить, обстирать, выгладить и вылизать наружность, чем попробовать заглянуть в себя и отыскать там, в бесконечных недрах своей спящей Души, немного тепла и нежности для своих близких.
Потом, когда я буду всеми возможными и доступными мне способами восполнять эту зияющую Пустоту, под названием Материнская Любовь, я осознаю, как велико её значение, как необходима она ребёнку, сколько времени можно потратить в её поисках и сколько ошибок можно совершить, но сейчас, когда я только знакомлюсь с этой жизнью, я могу лишь инстинктивно тянуться к более тёплому человеку, к моему отцу, а отчаяние и тоску выражать слезами.
3
– Мама, мамочка, не уходи, я пойду с тобой! Мамочка, я не хочу здесь оставаться! Я хочу домой, я хочу с тобой домой! Мамочка, не оставляй меня здесь, я хочу пойти с тобой домой!
– Чем дольше Вы здесь задержитесь, тем хуже сделаете себе и ей – пришли, быстро раздели и быстро ушли.
Непонятно как я собираю все оставшиеся силы, отцепляю Машины руки от себя и выбегаю из группы, захлопнув за собой дверь. По ту сторону не смолкает отчаянный плач моей дочери.
Я не знаю слов, способных описать моё состояние, слёзы застилают глаза, на ватных ногах я спускаюсь по лестнице на первый этаж, выхожу на улицу и сажусь на лавочку, не в силах отсюда уйти. Вот уже неделя, как Маша пошла в детский сад и каждое утро она, начиная плакать ещё дома, уговаривает меня не водить её в садик. Меня рвёт на части внутреннее противоречие: моя душа готова ворваться обратно в группу, собрать своего ребёнка в охапку и убежать от этого дошкольного учреждения куда подальше. Разум же, не переставая, твердит мне: «Так надо, так надо, так надо…». Кому надо? Зачем? И оставшимся здравым смыслом я понимаю, что если Маша не будет ходить в детский сад, я не смогу выйти на работу, а, следовательно, у нас не будет денег не то, что на жильё, элементарно не на что будет покупать еду и необходимые вещи. К этому моменту жизнь уже научила меня тому, что можно надеяться только на свои силы и рассчитывать только на свои возможности.
Немного придя в себя, я поднимаюсь со скамейки и выхожу с территории садика. Троллейбус, шесть остановок, дом.
Ну что ж, младший научный сотрудник в отставке, как работу искать будем?
Пока не знаю, но что-нибудь придумаю. Снова одеваюсь, выхожу из дома и покупаю в киоске две газеты, предоставляющие перечень имеющихся вакансий. Периодичность выхода газет – два раза в неделю, неплохой шанс найти в свежем номере что-нибудь подходящее.
В штудировании газет, телефонных звонках, редких собеседованиях и Машиных слезах проходит месяц.
Мой Опекун (не знаю, почему я выбрала именно это слово для мужчины, оплачивавшего на тот момент мою квартиру, но оно, по-моему, очень удачно его характеризует) периодически осведомлялся, как у нас идут дела, время от времени привозил фрукты, иногда мы вместе ходили в магазин, и он оплачивал все мои покупки. Начавшиеся было поначалу разговоры о совместном проживании и счастливой
