Первым, сказала дама.

Именно так я и сказал, сказал мистер Хеккет.

У меня есть бензиновая зажигалка, сказал господин.

Мистер Хеккет извлек из кармана листок бумаги, а господин щелкнул бензиновой зажигалкой.

Мистер Хеккет прочел:

К Нелли

К Нелли, сказала дама.

К Нелли, сказал мистер Хеккет.

Наступила тишина.

Мне продолжать? сказал мистер Хеккет. Мою мать звали Нелли, сказала дама. Это распространенное имя, сказал мистер Хеккет, даже я знавал нескольких Нелли. Читай дальше, дружище, сказал господин. Мистер Хеккет прочел:

К Нелли

К тебе, о Нелл, полной огня, Эгей! Эгей!

Усталая мысль рвется моя, Пока тело томится в тюремном бараке. Все гуляешь ли с Горам в таинственном мраке? Под юбкой все шарит ли Тая рука? Я вопрошаю, Эхо ж отвечает: Да.

Ну что ж! Ну что ж! Быть по сему, Хей-хо! Хей-хо! Пускай я в плену Утех невинных этих лишен. Гори же с Гором ярким огнем, От Тая не таись — но утаи лишь то, Что Гриэну принадлежит. Тай же пусть лапать не смеет ЕГО.

Его! Бесценный символ девства! Ку-ку! Ку-ку!

Лишенный всякого кокетства, Чтобы я обнаружить смог, Как только отмотаю срок, Амура хрупкий плод, подруга, О! Дианы рдеющий бутон in statu quo.

И душа воспаряет тогда, Тир-лим! Тар-лям! Лишь только заслышит она Тихий-тихий похоти глас, И снисходит покой тотчас, И Гименей открывает парад Брачного ложа скользких услад.

Довольно…

Хватит, сказала дама.

Перед ними прошла женщина в шали. Смутно виднелся ее живот, выпиравший, подобно воздушному шарику.

Я ведь никогда не была такой, дорогой, сказала дама, не так ли?

Насколько я знаю, нет, любимая, Сказал господин.

Помнишь ночь, когда родился Ларри? сказала дама.

Да, сказал господин.

Сколько сейчас Ларри? сказал мистер Хеккет.

Сколько сейчас Ларри, дорогая? сказал господин.

Сколько сейчас Ларри? сказала дама. Да Ларри в следующем марте стукнет сорок, D. V.[2]

Всегда-то это его прерогатива, сказал мистер Хеккет.

Я бы не стал так далеко заходить, сказал господин.

Мистер Хеккет, сказала дама, не хотели бы вы услышать рассказ о той ночи, когда родился Ларри?

О, расскажи ему, дорогая, сказал господин.

Итак, сказала дама, тем утром за завтраком Гофф поворачивается ко мне и говорит: Тетти, говорит он, Тетти, киска, если ты в состоянии, я хотел бы пригласить Томпсона, Крима и Колкахуна помочь нам разделаться с уткой. Что ж, дорогой, говорю я, состояние у меня хоть куда. Ведь так я сказала, не так ли?

Думаю, да, сказал Гофф.

Итак, сказала Тетти, когда Томпсон заходит в столовую вместе с Кримом и Берри (Колкахун, помнится, был занят), я уже сидела за столом. Ничего странного, поскольку я была единственной присутствовавшей дамой. Ты ведь не находишь это странным, любимый?

Конечно же нет, сказал Гофф, совершенно естественным.

Едва я успела проглотить первый кусочек утки, сказала Тетти, как Ларри забился в моей уторбе.

Где-где? сказал мистер Хеккет.

В моей уторбе, сказала Тетти.

Ну, сказал Гофф, в ее отрубе.

Как неудобно, сказал мистер Хеккет.

Я продолжала есть, пить и вести непринужденную беседу, сказала Тетти, а Ларри — биться, как лосось.

Как познавательно, сказал мистер Хеккет.

Порой, уверяю вас, я думала, что он вот — вот вывалится на пол мне под ноги, сказала Тетти.

Милостивые небеса, вы чувствовали, что он выскальзывает, сказал мистер Хеккет.

Ни одна черточка не дрогнула на моем лице, сказала Тетти. Не так ли, дорогой?

Ни одна, сказал Гофф.

Чувство юмора мне тоже не изменило, сказала Тетти. Какой пудинг, сказал, помнится, мистер Берри, с улыбкой повернувшись ко мне, какой восхитительный пудинг, прямо-таки тает во рту. И не только во рту, сэр, ответила я, не задумавшись ни на секунду, и не только во рту, мой дорогой сэр. Не перегнуть бы полку со сладким, подумала я.

Что-что? сказал мистер Хеккет.

Полку, сказал Гофф. Ну, не перегнуть бы полку.

Когда принесли кофе и ликеры, мистер Хеккет, под ломившимся столом вовсю шли роды, вот вам крест, сказала Тетти.

Вовсю — отменный жест, сказал Гофф.

Ты знал, что она беременна? сказал мистер Хеккет.

Ну почему же, э, сказал Гофф, видишь ли, э, я, э, мы, э…

Тетти добродушно положила руку на бедро мистера Хеккета.

Он думал, что я стесняюсь, крикнула она. Ха-ха-ха-ха. Ха-ха. Ха.

Ха-ха, сказал мистер Хеккет.

Признаться, я порядком переволновался, сказал Гофф.

Наконец они удалились, не так ли? сказала Тетти.

Действительно, сказал Гофф, мы удалились в бильярдную, чтобы сыграть в слош.

Я вскарабкалась по этим ступенькам, мистер Хеккет, сказала Тетти, на четвереньках, выворачивая прутья, крепившие ковер, словно они были сделаны из рафии.

Вы так страдали, сказал мистер Хеккет.

Тремя минутами позже я стала матерью, сказала Тетти.

Сама, сказал Гофф.

Я все сделала своими собственными руками, сказала Тетти, все-все-все.

Она перегрызла пуповину зубами, сказал Гофф, не имея под рукой ножниц. Что ты на это скажешь?

В случае необходимости я перетерла бы ее о колено, сказала Тетти.

Я часто задавался вопросом, сказал мистер Хеккет, что чувствует человек при отделении пуповины.

Мать или ребенок? сказал Гофф.

Мать, сказал мистер Хеккет. Меня ведь, полагаю, не в капусте нашли.

Мать, сказала Тетти, чувствует облегчение, огромное облегчение, как при уходе гостей. Все мои последующие пуповины отделялись профессором Купером, но чувство всегда было одно — избавление.

Затем вы оделись и спустились вниз, сказал мистер Хеккет, ведя дитя за руку.

Мы услыхали крики, сказал Гофф.

Представьте себе их изумление, сказала Тетти.

Помнится, Крим играл необыкновенно, необыкновенно, сказал Гофф. Никогда не видел ничего подобного. Затаив дыхание, мы следили, как он примеривается для точного длинного удара, да еще и по черному шару.

Какое безрассудство, сказал мистер Хеккет.