Вернувшись к Кейтлин, Ник обнаружил, что очередь в туалет почти не продвинулась.

– Нужно проверить крышу, – сказала она, – возможно, там прохладнее. Бери мое пиво и жди меня там.

Ник поднялся по лестнице еще на один последний пролет и обнаружил наверху другого охранника. Он был не так гостеприимен, как Джордж, и на его лице застыло выражение усталости и едва скрытого презрения к посетителям. Он стоял, загородив рукой вход, – апостол Петр в дурном настроении, охраняющий вход в рай. Нику было неудобно сжимать две банки пива, но у него отсутствовали карманы, куда их можно было бы положить.

– У вас есть приглашение?

– Я друг Джорджа. Он сказал, чтобы я подождал его здесь.

– Джорджа? – охранник разглядывал Ника, который ему явно не понравился. – Какого Джорджа?

– Того, который стоит на дверях. Он сказал, что все будет в порядке. Чтобы я поднялся и ждал его здесь.

Охранник с подозрением посмотрел на Ника, как будто не веря, чтобы друг Джорджа мог так выглядеть.

– Ну проходи.

– Моя девушка тоже должна подойти через минуту.

Охранник еле заметно кивнул и медленно поднял руку, как шлагбаум на стоянке.

Воздух на крыше был мягким, влажным, вечерним. Обстановка здесь казалась гораздо более раскованной. Гости сидели в белых пластиковых креслах, довольные своей исключительностью, позволившей им не толкаться внизу вместе с простой публикой. На низком столике были расставлены бутылки спиртного, некоторые потягивали через соломинку «Moёt & Chandon»[2]из миниатюрных бутылочек, и музыка звучала более приятная. Это был дворик, расположившийся на крыше, с низкими перилами по краю, совершенно недостаточными, чтобы тот, кто обопрется на них спиной, не перекувырнулся случайно и не упал на проходящую внизу оживленную улицу. Над перилами виднелось безоблачное темное небо и мерцали рубиновые лампочки на концах крыльев самолетов, заходящих на посадку над городом.

Ник со щелчком открыл банку пива и сглотнул поднявшуюся над ней теплую пену. Он увидел высокую фигуру Карла, стоявшего спиной к нему в группе людей. Рука Карла покоилась на спине стройной блондинки, одетой в военную форму и кроссовки «Найк». Время от времени его ладонь неторопливо поглаживала вверх-вниз ее зад, иногда сжимая его почти бессознательным движением. Ник усмехнулся, подумав, как хорошо, что нет Кейтлин. Она презирала мужчин, которые так вели себя с девушками на публике. Как бы почувствовав присутствие Ника, Карл обернулся и встретился с ним глазами. Он оторвался от своей девушки, которая проследила взглядом за тем, как он, вытянув вперед руки и улыбаясь, приближался к Нику.

– Хорошо, что ты сюда пробрался. Я как раз собирался спуститься и поискать тебя. Я не был уверен, что тебя сюда пропустят. Здесь, наверху, гораздо лучше.

Ник не был маленького роста, но оказался сантиметров на пять ниже Карла с его длинными ногами гребца, красивым худым лицом, голубыми глазами командира немецкого танка, заученным, но успешно действующим обаянием. Тоже светловолосый, но с карими глазами, Ник казался не таким застенчивым блондином, как Карл, он был изящнее, а черты лица были более мягкими и робкими, чем у его друга. У него отсутствовала и та едва заметная аристократическая нотка, которую выработал в себе Карл: невозмутимый вид человека, убежденного, что если бы все меньше суетились и были лучше воспитаны, то жизнь протекала бы значительно приятнее. Ника гораздо легче можно было привести в возбужденное состояние.

– А где Кейтлин? – спросил Карл, поздоровавшись с другом.

– Она сейчас подойдет. Что за девушка с тобой? Она сейчас дернет тебя за поводок.

Карл обернулся и помахал рукой девушке, которая по-прежнему наблюдала за ним. Однако этот жест не был приглашением присоединиться. Карл неопределенно пожал плечами:

– Познакомились на прошлой неделе.

Ник кивнул. Знакомиться близко с девушками Карла не имело смысла, потому что они менялись очень быстро. По представлениям Карла три недели были уже длительной связью. Ник не разделял неодобрения, которое некоторые высказывали по этому поводу. Главным образом потому, что это было ему безразлично. Какое это имело к нему отношение? Он полагал, что такое неодобрение объяснялось завистью или отсутствием других тем для разговора. Почему у всех должны быть только продолжительные связи? Однажды на вечеринке какая-то из прежних приятельниц Карла набросилась на него с обвинениями в незрелости, эгоизме и отсутствии уважения к женщинам. Карл не рассердился и даже не пытался возражать; похоже, он был весьма удивлен, что кто-то может тратить столько сил и энергии на то, чтобы анализировать его характер.

– Возможно, ты права, – сказал он наконец, любезно наполняя ее бокал шампанским.

Ник рассказал Карлу о том, как встретил у входа Джорджа.

– Учились вместе в школе? – Карл посмотрел озадаченно. – Но я не помню там такого парня…

– Да нет, в самой первой школе.

– А-а-а, – Карл засмеялся, – я и позабыл, что ты когда-то учился в муниципальной школе.

В первой школе, где он учился, Ник входил в состав небольшой, но хорошо заметной группы детей из семей, принадлежавших к среднему классу. Они держались кучкой, учились играть на музыкальных инструментах, издевались над обязательным ношением школьной формы, вечером уезжали из школы на метро и старались не оказаться поколоченными негодующим большинством – теми, кто ходил в школу пешком, потому что жил поблизости. Однако когда Ник перешел в шестой класс, его родители обеспокоились тем, что у него слишком много времени уходило на выпивку и курение, а академический уровень школы был недостаточен для поступления в университет. Поэтому они пересмотрели свои принципы приверженности общеобразовательной школе, забрали его оттуда и отдали в частную школу (с прогрессивными социальными порядками, но с хорошим процентом поступления в «оксбридж»[3]), чтобы там он смог получить в аттестате высшие оценки.

Ник познакомился с Карлом в Уэстдейле. Кейтлин заявляла, что у Ника и его одноклассников больше влияния, чем у «Cosa nostra», франкмасонов и Ватикана, а их законы и сети еще более запутаны. Сочетание модной муниципальной и еще более модной частной школ обеспечило Ника уникальной системой общественных связей. Для Кейтлин она была составной частью того либерального цементного раствора, который скреплял кладку британского истеблишмента; диаспорой, заново гомогенизированной в университетах в 1980-х годах и образовавшей армию журналистов, работавших в прессе и на телевидении, а также советников членов парламента, принадлежащих к лейбористской партии. Их имена не были у всех на слуху, зато их можно было найти среди ведущих газетные колонки, в списках участников комиссий по разработке политики и мозговых центров или в выражениях благодарности в конце документальных фильмов. И все они знали друг друга.