Где-то посреди ночи буксир на реке Мобайл сбился с курса в густом тумане и зацепил баржой мост Биг-Байу-Кэнот, сместив пролет моста вместе с рельсами на три фута[2]. Через восемь минут, строго по расписанию, поезд «Сансет-Лимитед», следующий из Лос-Анджелеса в Майами, влетел в излом на скорости 112 километров в час, срезав первые три вагона, обрушив мост и расколов цистерну с горючим. «Амтрак» заявляет о халатности капитана буксира. Несколько членов команды не найдены, восстановительные работы продолжаются. Президент Клинтон должен прибыть на место катастрофы ближе к вечеру…

Я выключила телевизор, желая, чтобы красная резиновая кнопка на пульте могла отключить все, внутри и снаружи. Хаос, отчаяние и бессмысленную смерть. Поезда, несущиеся к изломанным рельсам, со спящими и ни о чем не подозревающими пассажирами. Капитанов буксиров, сбившихся с курса в неудачный момент.

«Восемь минут», — хочется закричать мне. Но кто меня услышит?

Глава 2

Однажды я занималась розыском мальчика, куски которого потом нашли под крыльцом его бабушки в Ное-Вэлли. Она качалась в кресле на этом скрипящем, облупившемся крыльце, пока мы вытаскивали останки. Я долго не могла выбросить из головы ее лицо: припудренные складки кожи вокруг рта, пятно перламутрово-розовой помады под верхней губой, безмятежность взгляда водянисто-голубых глаз…

Ее внуку, Джеремии Прайсу, было четыре года. Женщина сначала отравила его, чтобы он не помнил боли. «Не помнил» — ее слова. Первое слово рассказа о том, как она почувствовала, что должна сделать. Когда мы получили признание, то спросили, и потом задавали этот вопрос еще не раз: «Зачем вы его убили?» Она так и не сказала нам зачем.

* * *

В моей сумрачной комнате, на дешевой поцарапанной тумбочке у кровати стоит дисковый телефон. Рядом с ним лежит инструкция и расценки на междугородние звонки. Брендан берет трубку на втором звонке. Он говорит медленно, низким голосом, будто сквозь бетон. Я его разбудила.

— Где ты?

— В Санта-Розе. Я недалеко забралась.

— Тебе нужно поспать. Голос ужасный.

— Ага.

Я смотрю на свои голые ноги, вытянутые на кровати, чувствуя, как соприкасается с кожей дешевая ткань. Влажная футболка скомкалась, прилипла сзади к потной шее. Я замотала груди бинтами, и боль, невзирая на весь принятый «Адвил», пульсирует внутри с каждым ударом сердца какой-то рваной эхолокацией.

— Я не знаю, что делать. Это ужасно. Зачем ты меня так наказываешь?

— Я не наказываю, просто… Тебе придется самой разобраться с некоторыми вещами.

— И как я должна это сделать?

— Я не могу тебе помочь. — Брендан говорит, как человек, потерпевший крах, дошедший до грани. Я могу представить себе, как он сидит на краю нашей кровати в утреннем свете, сгорбившись над телефоном, запустив свободную руку в густые темные волосы. — Я пытался, и я устал, понимаешь?

— Позволь мне вернуться домой. Мы сможем все исправить.

— Как? — выдыхает он. — Анна, некоторые вещи невозможно исправить. Давай просто немного побудем порознь. Это необязательно навсегда.

Что-то в его голосе, правда, заставляет меня задуматься. Как будто он перерезал пуповину, но боится это признать. Потому что не знает, что я тогда сделаю.

— О каком времени мы говорим? Неделя, месяц? Год?

— Не знаю. — Брендан хрипло вздыхает. — Мне нужно о многом подумать.

Моя рука на кровати кажется восковой и жесткой, будто принадлежит манекену из одежного магазина. Я выбираю точку на стене и смотрю на нее.

— Ты помнишь, когда мы только поженились? То наше путешествие?

Он молчит минуту, потом произносит:

— Я помню.

— Мы спали в пустыне под огромным кактусом, в котором жила куча птиц. Ты сказал, это кондоминиум.

Еще одна пауза.

— Ага. — Брендан не понимает, к чему я веду, опасается, что я совсем потерялась.

Я и сама не очень понимаю.

— Это был один из наших лучших дней. Я была по-настоящему счастлива.

— Да. — Я слышу, он дышит чаще. — Но дело в том, Анна, что я очень давно не видел той женщины. Тебя не было здесь. Для нас. И ты это знаешь.

— Я могу справиться. Позволь мне попытаться.

Молчание вытекает из телефона, заливает меня, пока я лежу на кровати и жду ответа.

— Я не доверяю тебе. Просто не могу. — Четкость этих слов опустошает. Это вердикт. Раньше он жутко злился, но сейчас все намного хуже. Он принял решение, с которым я не могу спорить, поскольку дала ему все основания чувствовать себя именно так. — Позаботься о себе, ладно?

Мне кажется, я шатаюсь над мрачным обрывом. В другие дни нашего брака он бросил бы мне веревку.

— Брендан, пожалуйста… Я не могу потерять все.

— Прости, — говорит он и отключается, не дав мне сказать ни слова.

* * *

На поминальную службу пришли почти две сотни людей, многие из них в форме. Коллеги, друзья и благонамеренные незнакомцы, которые прочитали статью в «Кроникл» и подумали: «Благодать Божия со мной».

Я застегнула платье, которое не чувствовала, наглотавшись «Ативана» до состояния, в котором не почувствовала бы и ножа. Я читала по губам сквозь огромные темные очки, пока Брендан раз за разом говорил «спасибо». Дома я забилась в угол кухни, отвернулась от агрессивно расставленных цветов и карточек с соболезнованиями, ушла от сострадающих лиц вокруг стола, покрытого горшочками с жарким и тарелками с сыром. Там меня и нашел мой старший офицер, Фрэнк Лири. В руках он держал тарелку с едой, которую даже не пытался есть.

— Анна, не знаю, что и сказать… Что вообще можно сказать о таком ужасе?

Голос у него обычно был грубоватым, не таким мягким, как сейчас. Я желала только одного: заморозить его прямо на месте, его и всех остальных, как в детской игре «Замри», — и уйти.

— Спасибо.

— Возьми столько отпуска, сколько тебе потребуется. Не беспокойся о работе, ладно?

Кажется, пока он говорил, стены стали на дюйм ближе.

— На самом деле я думала выйти на следующей неделе. Мне нужно на чем-то сосредоточиться.

— Перестань. Ты же не всерьез. Еще слишком рано. Сейчас тебе нужно заботиться только о семье и о себе.

— Фрэнк, ты не понимаешь. — Я слышала, как мой голос сдавливает слова, и попыталась сдержаться, говорить не так отчаянно. — Я сойду с ума от безделья. Пожалуйста.

Он вскинул брови и, кажется, собирался поправить меня, когда в комнату вошел мой муж. Фрэнк чуть выпрямился и протянул руку.

— Брендан. Тяжкий день. Я очень сочувствую. Дай знать, если я чем-нибудь смогу помочь.

— Спасибо, Фрэнк. — Серый вязаный галстук Брендана болтался под расстегнутым воротником рубашки, но в его позе не