— Вы пришли, — раздался серьезный и уверенный мужской голос.

Мужчина наклонился, чтобы выдвинуть кресло, и лампа осветила лоб Жад. Ее зеленые глаза сверкали.

— Я тут ненадолго. Я пришла лишь, чтобы…

— Меня зовут Ролан, — прервал ее мужчина. Он по-прежнему стоял против света, что делало его облик очень загадочным. — Вы азиатка, не так ли? И все же, ваши глаза…

— Мой отец был вьетнамцем, а мать — француженка. Держите, я не могу оставить это у себя.

Жад протянула Ролану мешочек из коричневой кожи. Она пыталась в темноте разглядеть черты лица незнакомца, но сумела рассмотреть лишь его густые каштановые волосы и широкие плечи.

— Этот кот такой же зеленый, как и ваши глаза. Кстати, такой разрез глаз, как у вас, называют кошачьим. Этот кулон принадлежит вам.

— Я не принимаю подарков, — настаивала Жад, отмахнувшись рукой.

— Если вы не примите его, я отдам его первой же встречной. Например, этой блондинке в баре.

Жад опустила руку. О том, чтобы этот подарок достался Софи, и речи быть не могло. Его заслуживала только она, Жад. Софи была слабой танцовщицей. Возможно, она недолго посещала какие-то танцевальные классы, но это не имело ничего общего с практикой Жад. Она с детства занималась танцами: антраша, сиссоны, истертые розовыми атласными пуантами ноги, уроки классического танца, которым она была обязана таким безупречным владением своим телом, что никаких усилий со стороны заметно не было. Она положила кулон в мешочек.

— Вот и хорошо, — весело сказал Ролан. — Я приглашаю вас поужинать.

— Сейчас два часа ночи. Завтра в девять утра у меня репетиция.

— Тогда я вас провожу.

Жад согласилась. Она вдруг почувствовала, что очень устала и у нее просто нет сил сопротивляться.

Свежий воздух улицы оживил ее. Она посмотрела на Ролана и наконец-то смогла разглядеть его в свете желтой неоновой вывески кабаре. Высокий лоб, изрезанный тремя вертикальными морщинами, густые брови. Темные глаза проницательно смотрели на нее. На худом лице выделялись сочные губы.

Жад почему-то смутилась. Ей показалось, что именно это лицо, красивое, властное и чувственное, она часто видела во сне и не могла забыть.

— Я живу по соседству, в седьмом округе, — сказала Жад. — Обычно я иду домой пешком.

— Возьмем такси.

* * *

В машине было тепло, и на мягких подушках сиденья Жад быстро потянуло в сон. Почти задремав, она услышала, как Ролан попросил водителя, чтобы тот повернул на левобережную набережную, к мосту Гренель. Она слабо запротестовала, заявив, что живет неподалеку, на улице де Бургонь.

— Обещаю вам, что на такси мы все-таки доедем быстрее, чем пешком, — со смехом ответил Ролан.

Он склонился над девушкой и медленно развязал ее красный тюрбан. Волосы Жад рассыпались по плечам, каскады густых прядей спустились до самой талии. Ролан начал перебирать струящиеся пряди, коснулся толстого шерстяного свитера, почувствовав, как затвердели соски Жад. Он просунул холодную руку под свитер, чтобы найти возбужденный сосок. Жад прикрыла глаза и позволила Ролану ласкать свою грудь. Другая рука мужчины коснулась ее живота, погладила его, а потом переместилась к промежности и дотронулась до клитора. Бедра Жад всколыхнулись.

— Сними джинсы, — приказал Ролан ей на ухо.

— Нет, оставьте меня, — возразила Жад, которая одновременно и хотела продолжения, и испытывала страх, что таксист все видит и слышит.

— Тогда поласкай меня, — попросил Ролан, расстегивая ремень.

— Нет, мне надо домой, — воскликнула Жад, все же надеясь, что Ролан будет настаивать на своем.

Несмотря на свой принцип не разрешать мужчинам дотрагиваться до своего тела, она почувствовала непреодолимое желание увидеть член Ролана и прикоснуться к нему.

— Ну что ж, хорошо, — сказал Ролан, поправляя ремень. — Улица де Бургонь, пожалуйста, — добавил он, повернувшись к водителю.

Он выпрямился, отодвинулся на другой край сиденья и оставался абсолютно отстраненным и холодным до тех пор, пока автомобиль не остановился у ворот дома, где жила Жад. Она хотела, чтобы он поцеловал ее или попросил о свидании, но Ролан просто пожелал ей спокойной ночи.

* * *

Уже в лифте Жад стала проклинать себя за свою чопорность. Ее тело, грудь, влагалище, ягодицы — все буквально требовало умелых ласк Ролана. Ей очень хотелось побыстрее лечь в кровать и удовлетворить себя, воображая мужские руки, ласкающие ее тело.

В холле внимание девушки сразу же привлекло четкое прямоугольное пятно на полинявших обоях. «Ничего себе, Милен продала Диаза»[3], — подумала она с сожалением, потому что ей очень нравился идиллический пейзаж, всегда украшавший эту стену. Квартира постепенно теряла свое убранство, ведь нужно было оплачивать задолженность банку. Да и сама Жад каждую ночь раздевалась перед публикой, чтобы поддерживать свою мать, все еще молодую и красивую, но такую безответственную.

Из гостиной послышался смех, и Жад бесшумно проскользнула в свою комнату. Милен была не одна. Обычно присутствие мужчины рядом с матерью ее раздражало. Ей было обидно за своего отца, который, возможно, все еще жив, находясь в лагере для военнопленных. Девушке хотелось бы, чтобы память об отце уважали, сожалея о его отсутствии. Но сегодня желание, которое она испытала, находясь с Роланом, сделало ее снисходительной по отношению к собственной матери. Она вдруг поняла состояние Милен, чей любимый муж не вернулся из Вьетнама, поняла страдания неудовлетворенной плоти, поняла требования молодого и чувственного тела.

Ролану должно было быть около сорока. Жад разделась, думая о нем и о его словах. Увидит ли она его снова? Она явно нуждалась в этом человеке.

Девушка сначала сняла свитер, потом туфли и, наконец, джинсы. Потом села на край кровати и увидела свое отражение в зеркале шкафа. Вот такой ее должен был увидеть Ролан — без одежды и макияжа, с распущенными волосами, доступную и уязвимую. Она медленно раздвинула ноги и положила руку на мягкий и гладкий лобок. Клитор возбудился. Жад обнажила его двумя пальцами и посмотрела на его отражение в зеркале, а потом начала делать то, что совсем недавно не позволила Ролану.

И тут раздался стук в дверь, и ее мать вошла в комнату, не дождавшись ответа. Покраснев от стыда, Жад резко выпрямилась.

— Чем это ты занимаешься? Голая… А у меня гости, — произнесла мать.

На ней было длинное атласное неглиже, скользившее по бедрам и обнажавшее половину груди.

— Но это моя комната, — ответила Жад.

— Ты вернулась позже, чем обычно. Почему?

— Я уже не маленькая девочка.