Папаня только выдохнул, хрякнул эдак:

— Ха-а!

Толст дядя Джин был ровно кабан, только кабан посимпатичнее. Здоровый мужик, рослый, широкоплечий, ручищи — что шея у жеребца. С виду и не скажешь, что они с папашей родственники. Папаша — мелкий, костлявый, пивное брюхо торчит, и если вам доведется когда-нибудь увидеть его без кепаря, значит, кепарик сгнил у него на башке. На двоих у них с дядей Джином не было и восемнадцати зубов, правда, большая часть приходилась на долю папаши. Мама говорила, это оттого, что они зубы не чистят и жуют табак. Порой, глядя на их морщинистые лица, я представляла себе старую тыкву, сгнившую без пользы на грядке. Нехорошо так говорить о своей плоти и крови, но лучше уж сразу всю правду выложить, честно и откровенно.

Мы все четверо ухватились за веревку, и наконец, когда я уж думала, что мои кишки и впрямь полопаются, мешок выплыл. Только это, оказалось, не сам мешок стал таким тяжелым — в нем запуталось что-то белое, разбухшее, болтались длинные нити мокрой травы.

— Минуточку, — сказал папаша и удвоил усилия.

Теперь-то я разглядела, что трава была не трава. Это были волосы. А под волосами — лицо, большущее, точно луна, белое, как бумага, мягкое и мятое на вид, как пуховая подушка после того, как на ней поспишь. Поначалу я не узнала, кто это, пока не разглядела платье. Сколько ее помню, Мэй Линн Бакстер всегда ходила в одном-единственном платье. Платье в синий цветочек, выношенное так, что и первоначального цвета не узнаешь, и, пока она росла, платье стало ей совсем коротко.

Единственный раз, когда я видела ее без этого платья, был в ту ночь, когда мы с ней и с Терри и Джинкс удрали из дому искупнуться. Мне подумалось тогда: до чего же она красива в лунном свете! Разделась догола, до последней ниточки, прекрасно сложена, светлые, почти как лунные лучи, волосы до талии, а это самое платье осталось висеть на ветке у реки. Двигалась она будто под музыку, которую только она и слышала, а мы нет. Тогда я увидела, что она станет красоткой, любой мужчина башку себе свернет, оглядываясь на нее и присвистывая ей вслед, а женатики будут молиться, чтобы женушки их сгорели или провалились под землю. По правде сказать, она уже была такой.

А что Терри ею не интересовался, так это потому, что он педик. Прошел такой слушок после того, как парень с дальнего конца реки приезжал на лето сюда к своим родственникам. Не знаю, правда ли это, и мне наплевать. С Терри мы дружим с пеленок, а насчет любви между мужчиной и женщиной, нагляделась я, как папаша валяется и в ус себе не дует, ни хрена не делает, потом заливает зенки и ставит маме фонарь под глазом. Один раз он задал ей изрядную трепку и отправился рыбачить, а тут началась гроза, так я лежала на кровати и молилась, чтобы его молнией с небес пришибло — тюкнуло бы в макушку, чтоб последние зубы вылетели, и прикончило бы на месте, одна только головешка осталась бы в дымящейся кепке. Нехорошо так про папашу, но что я могла с собой поделать?

А еще обидно, что мама думала, вроде так и надо, получать от мужика тумаки. Говорила, мужчина заправляет всем в доме, он глава семейства. Так, дескать, в Библии написано. Послушала я и читать эту книгу не стала.

И вот лежит перед нами Мэй Линн, вытащили ее наполовину из реки, платье ей совсем мало — и потому, что она выросла за годы, пока его носила, и потому еще, что тело раздулось в воде.

— Глаза-то как припухли, — заметил дядя Джин. — Долгонько она в воде пробыла.

— Чтоб разбухнуть, много времени не требуется, — возразил папаша. — Как потонешь, если сразу тебя не вытащат, таким и сделаешься.

Вдруг тело Мэй Линн задергалось, из него пошел газ, жутко вонючий, будто она сильно-пресильно пернула. Руки у нее были связаны за спиной ржавой проволокой и ноги тоже, и от ног конец проволоки снова шел к рукам. Кожа вокруг проволоки вздулась и набрякла — этой самой проволокой она и зацепилась за наш мешок с орехами.

Когда мы вытащили Мэй Линн целиком и выложили ее на берег, обнаружилось, что к ногам ее привязана швейная машинка «Зингер», проволока несколько раз вокруг груза обмотана и концы ее сплетены, чтоб крепче держали. Проволока глубоко врезалась в мокрую кожу и плоть, до кости дошла. Из-за этой-то швейной машинки нам и пришлось тащить ее всем вчетвером.

— Никак это Мэй Линн Бакстер? — признал ее папаша.

Только что сообразил, кто это. Может, он умеет заглядывать в будущее, но как-то медленно, пока заглянет, будущее и само уже придет. Он еще и на меня поглядел, точно ожидая ответа.

Я выдавила с трудом, слова застревали в глотке:

— Похоже, она.

— Совсем девчонка, — вздохнул Терри. — Наша ровесница.

— Бывает, и молодые помирают, — наставительно произнес дядя Джин. — Эта девица вильнула бедрами в последний раз, что верно, то верно.

— Чего делать-то? — недоумевал папаша.

— По мне, так обрезать веревку и столкнуть ее обратно в воду, — не растерялся дядя Джин. — Оттого, что ее не найдут, мертвее мертвого она не сделается, и папаше ее ни к чему знать, что дочка мертва. Пусть думает, что сбежала в Голливуд или еще куда. Она же всегда про это талдычила, верно? Я про что: если, скажем, пес издохнет, а ребятенку про это не говорить, так малыш и будет думать, будто собачка живет где-то у других хозяев или что-то в этом роде.

— У нее родных толком нет, — заговорил Терри, не глядя на мертвую Мэй Линн, а уставившись на реку. — Мы — ее единственные друзья, я, Сью Эллен и Джинкс. И Мэй Линн — не собака.

Папаша и дядя Джин его и взглядом не удостоили, будто он ничего и не говорил.

— Можно и так, — кивнул папаша. — Можно спихнуть ее обратно. На нее по-любому всем наплевать. Ребята правы: семьи у нее нет, мать и брат померли, а папане бутылка всего дороже. Никакой беды не выйдет, если отправить ее обратно на дно. Черт побери, ейный папаша о живой не очень-то о ней заботился, не заплачет и по мертвой.

— Никуда вы ее не спихнете, — сказала я.

Папаша меня услышал. Обернулся и посмотрел в упор:

— Ты на кого это пасть разеваешь, девчонка? На старших гавкать пытаешься?

Такой язык я хорошо понимала: еще слово, и меня ждет трепка. И все же решилась настоять на своем:

— Никуда вы ее не спихнете.

— Мы с ней дружили, — подхватил Терри, и на глазах у него заблестели слезы.

Папаша протянул руку и ладонью пришлепнул меня по затылку. Больно. И голова слегка закружилась.

— Тут я принимаю решения, — заявил папаша, придвигая ко мне свою физиономию, глаза в глаза. Изо рта у него пахло табаком и луком.

— Нечего ее бить! — возмутился Терри.

Папаша развернулся к Терри:

— Не забывайся, сынок! С кем это ты говоришь?

— Вы мне не отец! — огрызнулся Терри, на всякий случай отступая в сторонку. — Если вы столкнете Мэй Линн обратно в воду, я всем про это расскажу.