у окна, за которым полчаса назад сидела хозяйка дома, которая, обогнав гостью, уже снимала полотенце с оладий. – Чай будешь?

Бабе Мане приходилось громко, почти крича, говорить с подругой, которая практически полностью была глуха.

– Можно, Марьюшка.

– Вот. Напекла Митьке. Обещал сегодня на десять часов приехать.

– Сегодня? – баба Поля из всего сказанного услышала только «Митька» и «обещал».

– Да, на десять часов обещал. – ещё громче прокричала баба Маня.

– А, на десять. Может, проспал? Сейчас на двенадцать, наверное, приедет. А у меня Нинка за продуктами в Бор ушла.

Дальше разговор зашёл о привычном: о дочери бабы Поли, которая жила в деревне с матерью уже на пенсии, взяв на себя роль хозяйки в доме. Советов от мамы она не слушала, пользовалась новыми удобрениями, теплицу поставила в огороде из пластика, а газон косила машинкой. Баба Поля уже почти смирилась со своей ролью тихо доживающего свои дни человека, и не раз уже столкнувшись с тем, что её слабая, отжившая своё помощь вызывала только раздражение дочери, теперь старалась только никому не мешать, чувствуя себя уже лишней среди здоровой молодой жизни, и всё чаще скрываясь у соседок-ровестниц.

Баба Маня слушала тихий говор впалого рта соседки, и лишь изредка вставляла громкие фразы, которые Полина, вероятно, не слышала, про свои помидоры, или про укроп, разросшийся в этом году по всему огороду.

Время подходило к одиннадцати, когда Полина, медленно переставляя ноги, пошла к дверям. До приезда автобуса ещё оставался час. Баба Маня переобулась в резиновые сапоги, накинула тонкую летнюю куртку, и, вслед за Полиной, вышла в коридор. Погода благоволила сегодня к работе на огороде: дождя не было, но не было и изнуряющей, не дающей шагу шагнуть, жары. Солнце было за плотными облаками, и на улице было тепло и свежо. Баба Маня вышла на крыльцо, и взяв с краю одну из обтёсанных палок, приготовленных Митькой, и служивших ей тростью, пошла, опираясь на неё, в пестрящий зеленью огород.

Подолгу работать уже не получалось – здоровье не позволяло: суставы болели, и давление подскакивало от работы внаклонку. Прополов небольшую грядку с луком, баба Маня присела отдышаться на маленькую скамеечку, прислонённую к стене пустого теперь хлева. Осматривая огород с мыслями о том, что надо сделать в первую очередь, взгляд бабы Мани зацепился за заросшее местечко под кустом крыжовника. В своё время сын сделал на этом месте грядку, «грядку-барыню», как она её называла. Четверо младших внуков в те времена жили здесь, у неё в деревне, все летние каникулы, а их матери, дочь и невестка, приезжали на выходные. Целые дни они проводили на огороде, но ни разу у них не получилось сделать такую грядку, какую сделал сын, один раз взявшись за лопату. Гряда вышла ровным прямоугольником, как по линейке мерена, высокая, с глубокими ручьями, с рыхлой, как просеянной, землёй без комков. Марья Осиповна в то лето всем показывала эту грядку-барыню, да и потом ни раз вспоминала её, как одно из доказательств золотых рук сына.

На душе бабы Мани, при воспоминании о молодом, здоровом сыне, и от того, что с минуты на минуту должен приехать автобус с ним, потеплело. Она поднялась со скамейки и, убрав инструменты, пошла в дом.

* * *

Митька не приехал и на двенадцать.

Пока Марья Осиповна готовила обед, постоянно посматривая в окно, и пока, так и не дождавшись сына, обедала, образы прошлого, затронутые воспоминаниями о молодом сыне, витали в голове, напоминая один о другом: грядка-барыня напомнила то, как её полола после невестка, которую терпеть не могла Марья Осиповна за то, что та не любила сына так, как любила его она; воспоминания о невестке напомнили о внуках, внуки – о собаке, которую они притащили в дом и скрывали в подвале несколько дней, с собакой вспомнилось то, как Митька раньше любил ходить в лес и на рыбалку в компании этого подросшего и обожающего своего хозяина пса.

Даже сосед, который зашёл, чтобы помочь принести дров из поленницы и воды, принёс с собой воспоминания о том, как он восемнадцать лет назад впервые появился в деревне, купив рядом с их домом участок.

– А ты постарел, Виктор! – баба Маня всегда говорила громко и с выражением, как комсомолка на партсобрании.

Виктор, который привык за все годы соседства к грубоватой, отдающей советскими фильмами шестидесятых годов, манере общения бабы Мани, усмехнулся:

– Ну так, никто не молодеет.

– Даа! Никто не молодеет, – повторила баба Маня, внимательно разглядывая Виктора и многозначительно кивая. – Давно ли ты спрашивал меня: «Ты что же это, внуков штуками считаешь?», – баба Маня грустно улыбнулась.

Эту историю баба Маня часто напоминала Виктору. Он тогда только переехал в деревню, и увидев ораву детей у неё во дворе, спросил, сколько же у неё внуков, и услышав в ответ гордое: «Шесть штук!» удивился единицам измерения детей. Именно это его удивление и фраза «внуков штуками считаешь» каждый раз, при воспоминании, заставляли бабу Маню улыбаться.

Виктор улыбнулся в ответ.

– Митьку не видел в городе? – дочь Виктора жила в одном дворе с Митькой, и сосед иногда, когда бывал в городе, встречал его.

– Нет. А что, когда обещал приехать?

– Так ведь сегодня обещал, на девять часов. А вот до сих пор нет, – баба Маня выразительно кивнула головой, как бы говоря «Вот так-то!».

– Ну так, приедет ещё, куда денется, – Виктору всегда было неловко, когда баба Маня жаловалась ему на сына. Он знал, какой образ жизни ведёт Митька, мысленно и вслух, при нём, осуждал его, поэтому слов утешения для соседки он никогда не мог найти.

– А кто его знает? – Баба Маня задумалась и, как бы найдя новую претензию к нему, Виктору, за отсутствие сочувствия, укоризненно сказала. – Баню ведь ещё топить сегодня!

– Даа! – многозначительно протянул сосед, не глядя в лицо соседке и избегая её твёрдого, прямого взгляда.

Виктор посидел ещё пару минут, и, попрощавшись, ушёл, а баба Маня, понимая, что, если Митька не приехал до обеда, то ждать его сегодня нет смысла, сама занялась растопкой бани. Дело это было нехитрое: воду ей набирал сосед, у которого к своей бане, стоящей в десяти шагах от бани бабы Мани, был подведён шланг от электронасоса, а дрова лежали тут же, в маленькой поленнице, прислонённой к стене и накрытой брезентом. Самая большая сложность была растопить внаклонку печь и раз в полчаса ходить от дома, который находился на возвышении от бани, и обратно, чтобы подложить дрова в жаркой парилке. После