пароход выходит в открытое море, мужество изменило ему. Мысль о том, что на этом огромном пароходе, набитом крестьянами-эмигрантами[5], он один, никому не знакомый, с маленькой сумкой, в которой было всё его имущество, — эта мысль приводила его в отчаяние. Два дня он лежал, свернувшись клубочком, как собачонка, на носу корабля, почти ничего не ел и едва сдерживал слёзы.

Во сне (а сны были тревожные и страшные) ему часто мерещилось лицо какого-то незнакомца. Тот смотрел на мальчика с состраданием и говорил ему на ухо: «Твоя мать умерла». Марко просыпался, подавляя крик ужаса.

Но когда пароход прошёл Гибралтарский пролив и мальчик впервые увидел Атлантический океан, он воспрянул духом. Ожила надежда. Но это длилось недолго.

Безграничность океана, всегда однообразного, всё усиливающаяся жара, чувство своего одиночества, печальные лица окружавшего его бедного люда снова наводили на него тоску. Дни чередовались, пустые, однообразные, думы путались в его голове, как это бывает у больных. Ему казалось, что плавание длится целый год.

Каждое утро, просыпаясь, он недоумевал: неужели это он, один, среди бесконечной водной пустыни плывёт в Америку?

Красивые летучие рыбы порою падали на палубу. Чудесные закаты в тропиках с громадными тучами цвета огня и крови, свечение воды ночью, когда весь океан загорался, словно залитый потоками лавы, — казались не живой действительностью, а чем-то волшебным, как бывает в сновидениях.

Случалось, в бурную погоду, что Марко целыми днями бывал заперт внизу, в трюме. Там всё плясало и рушилось… и над всем этим стоял хор жалоб и проклятий. Тогда мальчику казалось, что приходит его последний час.

Но бывали дни, когда океан расстилался спокойный и желтоватый. То были дни нестерпимого зноя и невыносимой скуки. Часы тянулись, долгие и зловещие. Истомлённые пассажиры застывали за столом и казались изваяниями.

А плаванию не было видно конца. Море и небо, небо и море, сегодня то же, что и вчера, завтра то же, что сегодня… всегда… вечно.

Долгие часы простаивал Марко на палубе, облокотившись на перила, и растерянно смотрел на океан, которому не видно было края… Смутно представлял он себе лицо матери. Он стоял так до тех пор, пока глаза его не смыкались, пока не начинала тяжелеть голова и он не засыпал. А во сие ему мерещился всё тот же незнакомец, смотревший на него с состраданием и повторявший на ухо: «Твоя мать умерла». При этих словах Марко просыпался, дрожа, чтобы вновь начать грезить с открытыми глазами, глядя на тот же неизменный горизонт.

* * *

Путешествие продолжалось уже двадцать семь дней! Последние дни были легче. Стояла прекрасная погода, воздух был свеж. Марко познакомился со старым крестьянином из Ломбардии[6], который ехал в Америку навестить своего сына, жившего в окрестностях города Росарио. Мальчик рассказал ему о себе. Старик нередко повторял, похлопывая его по плечу:

— Бодрись, сынок! Вот увидишь, найдёшь свою мать в добром здоровье!

Общество старика утешало мальчика, и его недобрые предположения как бы растворялись в чувстве мягкой и приятной грусти.

Так сидел он рядом с крестьянином на носу корабля под великолепным звёздным небом… Старик курил трубку, эмигранты пели. Мальчик слушал. Его воображение сотни раз рисовало ему приезд в Буэнос-Айрес. Вот он видит себя на улице Лос-Артес, отыскивает лавочку, бросается навстречу дяде: «Как мама? Где она? Идём скорее… идём скорее!» Вот они бегут оба, поднимаются по лестнице… Открывается дверь… Но тут его немой разговор с самим собой прерывался от прилива невыразимой нежности… Тогда мальчик вытаскивал портрет матери, который он носил на груди, целовал его и шептал ласковые слова.

На двадцать восьмой день они наконец прибыли на место. Всходила прекрасная алая заря майского утра, когда корабль бросил якорь в устье огромной реки Ла-Плата, на берегу которой раскинулся большой город, Буэнос-Айрес, столица Аргентинской республики. Этот сияющий день показался Марко хорошим предзнаменованием. Он не помнил себя от радости и нетерпения: его мать находится от него на расстоянии всего нескольких миль. Через несколько часов он её увидит! Он находится уже в Новом Свете, он отважился приехать сюда один!

Теперь мальчику казалось, будто он во сне в один миг перелетел всё это огромное пространство и только сейчас проснулся.

Марко был настолько счастлив, что даже не удивился, не огорчился, когда, перерыв все карманы, он не нашёл одного из двух узелков, в которые он вложил свои деньги при отплытии. Один узелок украли, и у мальчика оставалось теперь всего несколько лир. Но что за беда, когда мать близко!

С сумкой в руке сошёл он вместе с другими итальянцами на пароходик, который провёз их немного по реке. Затем Марко пересел на барку и скоро сошёл на набережную. Там он простился со своим другом, стариком-ломбардцем, и большими шагами направился в город.

Добравшись до города, Марко в начале первой же улицы остановил прохожего и спросил, как пройти на улицу Лос-Артес. Прохожий оказался итальянским рабочим, он с любопытством взглянул на мальчика и спросил его:

— Умеешь ли ты читать?

— Да! — ответил Марко.

— Хорошо, — сказал рабочий. — Ступай прямо по этой улице и читай названия улиц на всех перекрёстках. Тогда найдёшь и ту, которую тебе надо.

Мальчик поблагодарил и пошёл по той улице, которую ему указал рабочий. Она была прямая, узкая и бесконечно длинная. По обеим сторонам её тянулись низкие белые домики, похожие на маленькие дачи. Улица была полна народу, катились экипажи, гремели тяжёлые подводы.

Местами развевались огромные разноцветные флаги, аршинные буквы на них возвещали время отхода пароходов, плывших в неизвестные ему города…

С обеих сторон улица пересекалась рядами других таких же улиц, длинных и узких. Они тоже были запружены людьми, экипажами и подводами. Дальше она терялась вдали, там, где смутно вырисовывалась прямой чертой американская равнина, безбрежная, словно морской горизонт… Мальчику представилось, что и вся Америка покрыта сетью таких улиц. Он внимательно читал на перекрёстках странные для него названия, разбирая их с трудом. На каждом перекрёстке его сердце учащённо билось: «Не эта ли улица?» В надежде встретить свою мать он вглядывался во всех женщин. При виде одной из них кровь бросилась ему в голову. Он догнал женщину. Она обернулась. То была негритянка. А он продолжал идти и идти, ускоряя шаг. Дошёл до одного перекрёстка и остановился как вкопанный. Это была улица Лос-Артес. Он оглянулся, посмотрел на номер дома — 117. Лавка дяди помещалась в доме номер 175. Мальчик прибавил шагу. Он почти бежал. Недалеко от дома 175 ему пришлось