На дне мешка у него лежала бумажная корона, заскорузлая и темная от запекшейся крови. Халиуэлл вынул ее и расправил, искоса глядя на голову Йорка. В поясной сумке имелась горстка шпеньков, нарезанных из сухого тростника. Бурча что-то насчет людской глупости, Годуин нагнулся к голове и поочередно, локон за локоном, примотал темные волосы к шпенькам, а шпеньки вонзил в корону. Возможно, какое-то время она и продержится (башня какую-никакую, а защиту от ветра дает), или же бумагу сорвет одним из порывов – и тогда она скорбной птицей полетит над городом, не успеет он, Халиуэлл, еще спуститься с этих окаянных ступенек. Какая, в сущности, разница? Мертвый, он и есть мертвый. Тут уж небесным властителям никакого дела нет до того, из бумаги корона, из золота или из чего еще. А потому сама попытка уколоть этим покойника глупа и бессмысленна.

Осмотрительно, ощупью Халиуэлл подобрался к лестнице и на негнущихся ногах стал одолевать первые ступени. Когда его глаза поравнялись с рядком нанизанных голов, он приостановился, глядя на них. Что ни говори, а Йорк был человеком славным, храбрым – так о нем все отзывались. Да и Солсбери тоже. Меж собой они оспаривали трон – и вот гляди-ка, лишились всего. Когда-нибудь можно будет рассказывать внукам, что это он, их дед, нанизал голову Йорка над городской стеной.

На какое-то мгновение Годуин словно ощутил чье-то незримое присутствие, дыхание или дуновение на своей шее. Стало не по себе. Даже ветер ослаб. В тихом страхе люто замороженный Халиуэлл взирал на немые головы этих некогда сказочно богатых и властительных, а теперь всего – даже тела – лишенных людей.

– Господь да будет к вам милостив, – прошептал он. – Да простятся вам грехи, коли вы сами не успели Его об этом попросить. Пусть приютит вас у себя. Спаси и помилуй вас всех. Аминь.

После секунды пронзительной тишины Халиуэлл начал торопливо спускаться вниз, в колышущуюся с глухим ропотом толпу и зимнюю стужу, будь она неладна.

– Нечего сгущать краски, Брюер! – надменно бросил с седла Сомерсет, поднимая лицо навстречу ветру. – «Господь шел пред ними в столпе облачном»[2], не так ли? «Columna nubis»[3], если вы удосужились затвердить Книгу Исхода. Черные нити восходят и тянутся, Брюер! И то, что это вселяет страх Божий в сердца тех, кто еще смеет нам противостоять, вовсе не так уж плохо.

Молодой герцог обернулся через плечо на голый простор слякотных, уже схваченных морозцем растоптанных дорог, змеящихся позади.

– Людей надо кормить: к этому нечего ни прибавить, ни убавить. Что значат несколько деревенек с крестьянами после всего того, что мы уже осуществили? Да я бы само небо спалил дотла только за то, чтобы мои парни как следует поели! А? В эдакую холодину они б не возразили погреться хотя бы от пожара.

– Тем не менее новости спешат впереди нас, милорд, – упрямо заметил Дерри Брюер, игнорируя темный юмор.

Он по-прежнему стремился блюсти каноны сдержанности, хотя у него у самого от голодухи живот, казалось, прирос к спине. В такие минуты Дерри жалел, что рядом нет старого Эдмунда Сомерсета с его утонченностью и проницательностью. Сын прыток умом и сметлив, но в нем нет глубины. В свои двадцать пять Генри Бофорт обладал непререкаемой уверенностью вояки, которая привлекает и за которой следуют. Капитан из него вышел бы отменный. Но, к сожалению, он командовал всем королевским войском. Памятуя об этом, Брюер попытался еще раз довести суть своих слов:

– Милорд, наши посыльные бегут к югу с вестями о смерти Йорка, в то время как мы останавливаемся в каждом городке для пополнения запасов. Хватает уже того, что наши застрельщики грабят, мародерствуют и убивают, а армия на марше настигает их только к исходу дня – время, которое местные используют, чтобы примчаться и предостеречь следующую деревушку на нашем пути. Добывать провиант, милорд, становится все трудней и трудней, особенно когда те, у кого мы рассчитываем поживиться, предпочитают свое добро прятать. И я уверен, что вы знаете, отчего происходят поджоги. Если в каждой деревушке, через которую мы проходим, требуется скрывать следы преступлений, то против нас ополчится вся страна, не успеем мы еще дойти до Лондона. Не думаю, милорд, что таково ваше истинное намерение.

– Не сомневаюсь, Брюер: своим красноречием вы способны убедить и родителя отдать вам своих детей. Не сомневаюсь, – снисходительно повторил герцог Сомерсетский. – У вас всегда наготове веский аргумент. Тем не менее что-то засиделись вы при королеве. И как она вас столько времени терпит? – Сомерсет так был уверен в своем звании и силе, что ему ничего не стоило добавлять в свои слова обидной уничижительности. – Да, в этом, я думаю, корень зла. У ваших замыслов чрезмерно длинное плечо, при вашем… Все это французские шепотки, Брюер, так это называется. Возможно, когда мы доберемся до Лондона, вы будете заставлять нас терпеливо выжидать на всех местных рынках, где божбой, где мольбой вымогая себе миску похлебки или каплуна пожирней. Да, при вас мы заморимся окончательно. – Его голос возрос до чеканности и теперь разносился по шагающим вокруг воинским рядам. – Нынешний день принадлежит вот этим людям, вы меня слышите? Гляньте на этих бравых молодцов, как они маршируют по стране – целые мили лучников и рубак, еще свежих после решающей победы. И оружие у них наготове! Сам их вид говорит о том, что битва их была великолепна. Зрите же их гордость!

Крещендо в его голосе требовало отклика, и люди вокруг победно взревели. Генри Бофорт надменно повел взглядом на Дерри.

– Они проливали кровь, Брюер. И они повергли врага. Теперь мы откормим их говядиной и бараниной, а затем бросим на Лондон, вы понимаете? Мы заставим графа Уорика выдать нам короля Генриха и униженно просить пощады за все содеянное.

Сомерсет рассмеялся каким-то своим мыслям, видимо, представляя эту сцену в воображении.

– Истинно вам говорю: мы отладим миропорядок, как встарь. Вы понимаете это, Брюер? Ну а если люди слегка порезвились в Грантхэме и Стэмфорде, Питерборо и Лутоне, так это не важно! Если они обчищают по дороге кладовые и закрома, так значит, владельцам того добра надо было просто служить нам, а не своему Йорку! – Генри хватило благоразумия понизить голос до бормотания. – Ну а если они перерезали парочку-другую глоток или помяли сколько-то там деревенских девок, то это, наверное, лишь разгонит им кровь. Мы победители, Брюер, поймите ж вы наконец! А вы, я вижу, даже для виду не с нами. Ну так пускай в вас покипит желчь, на пользу вашим злокозненным потрохам.