Я все же надеюсь, что это временное помутнение России, и жду, когда вырастет дочь. Останемся с мужем одни и, как помпезные немцы, будем греться каждый апрель в турецкой бане, а выходя, вытирать с себя капли пара заграничной неги.

Или не будем.

Мы познакомились на сцене. Потрепанный мальчик из провинциального коми-поселка, с полинявшим лейблом Leeна отцовских джинсах и крупной родинкой возле носа. Тощие руки и девственность, которую он хранил уже девятнадцать лет.

Он был из актерской семьи. У них не принято говорить правду, зато надо уметь лизать режиссерскую задницу на фоне занавеса с чайкой, трагично махать ресницами и верить в свою элитарность.

Отец целыми днями лежал на диване, а у матери были мозоли на руках. Кроме работы актрисой в провинциальном театре она успевала подрабатывать техничкой и спонсировать Димины попытки поступления в Лит.

Мне понравились его загадочность и страсть к Беккету, хорошее чувство юмора и молчаливый нрав. С самого начала это походило на игру. Я ставлю цель, мне даны обстоятельства, игра затягивает — обстоятельства усложняются.

Получать наслаждение от бессилия может только человек с полным отсутствием инстинкта самосохранения. Заманчиво и вместе с тем зыбко — бессильно кому-то принадлежать. Встретив на улице молодую мать с новорожденным, мы с Димкой одновременно загадочно улыбались друг другу и молча опускали смущенные глаза. Зыбко это.

Из маминого дневника

5 февраля 2004 года

Если грех — сотворить себе кумира, то каков тогда мой грех? Я сотворила кумира не только себе, но и своему ребенку. Все двадцать лет брака я создавала утопию. Стойко, осознанно, боясь повторить свое детство и тем самым признать неизбежность его повторения.

И в один момент все пало. Идеальный человек решил, что он свободен. Что он уже достаточно отпахал на государство и теперь, подполковником в отставке, может подвозить проституток, наркоманов и подбирать по обочинам пьяные недотрупы.

Если бы пять лет назад мне рассказали, во что это все превратится, я бы совершила совсем иной грех и убила бы своего кумира. Я уничтожила бы его в голове дочери еще в зародыше.

К черту если бы да кабы! Я продолжаю содержать семью…

Мы стояли на перроне и беззвучно чокались, свистом сдувая пену с мягких стаканчиков. С нами расставались друзья, о нас плакали родители, а мне просто хотелось «остановить кремацию».

Я не верила в Диму, за которым словно теленок поплелась в Москву, с которым решила покорять столицу. Зато он точно знал, как сложится его новая жизнь, как привычным жестом он тормознет стремительный поезд «Пермь — Москва» и все немедля падут на колени перед его писательским даром.

Нас встретил город, который отсыпался после пятницы. В густонаселенных домах спали счастливые коренные, им предстояла обыкновенная суббота. Я не верила, что они так же, как и моя мама, возвращаются по вечерам с работы, включают желтый свет в большой комнате, ужинают и о чем-то жалеют. Для этого они были слишком другими.

Вскоре Димка, как и мечтал, поступил в Литературный институт и поселился в общежитии.

Из маминого дневника

12 января 2004 года

Раньше я думала, свобода — это возможность выбирать. А теперь я понимаю, что выбор — это лишь еще одно подтверждение безысходности и цикличности моей жизни. И никакой связи между ним и свободой.

Приехали с дочерью из Москвы. Нет, жизнь еще не безнадежна — мне снова предложили в Москве работу. Как тогда, в девяностые, когда меня звали в столицу сразу на две должности. Но вся моя свобода тогда сводилась к мужу: «Работу, небось, мужики предлагают? Сделают тебя любовницей, а ум твой куда подальше…»

И мне было стыдно. Муж прав — работу в Москве за ум не получишь. К тому же это действительно были мужчины, и уж больно они восхищались моими талантами.

Но я знала, если спустя десять лет наша дочь станет московской студенткой, именно за такой выбор она меня поблагодарит…

Я и сейчас не могу бросить мужа. С нами он не поедет, а один здесь сопьется. Они для меня — два ребенка, но младший из них — он. Остаемся.

Без ожидания, без паузы, пока люди в солнечных очках найдут зонты, в Москве начался ливень сроком в полгода.

Я нашла работу официантки в казино, исподтишка меняющей пепельницы на столах разжиревших мужчин и их недремлющих женщин, совмещающих поход к педикюрше с посещениями психотерапевтов. Их фарфоровые губы уверяли крупье о крепкой семейной жизни. Затем они просили воды, прятали уставшие глаза за слипшимися ресницами и высокомерием. Я наблюдала за тем, как люди проводили сутки за зелеными пыльными столами, насквозь пропитанными табаком и нервным волнением. Блестящие аппараты с детскими изображениями вишенок глотали не детские стопы денег и надменно смеялись надо мной, ждущей чаевых, хватить которых могло лишь на метро.

Официантки устроили дедовщину, посылали стажеров к лохам, за которыми приезжали на такси бледные жены. Официантки работали здесь годами, они правильно вышагивали по коврам, правильно нагибались в морских юбках и ни в коем случае не подходили к гостю, когда крутилась рулетка. Это к ним на подносы летели крупные фишки, они становились легендами казино.

Из маминого дневника

8 марта 2004 года

Параноики редко обращаются за помощью, и спасти их может только химиотерапия.

Съездила, наконец, к родителям. Папа очень болен, и мне кажется, что это рак. Они с мамой еще надеются и создают привычную суету. Я была дома сутки, кормила моих старичков и пыталась вспомнить себя беззаботным ребенком.

Попрощалась. Посмотрела папе в глаза и поняла, что с ним — навсегда.

Рассказала мужу, а в ответ услышала: «Что ты выдумываешь, ты бы всех похоронила…» И захлопнул за собой дверь. Думаю, до утра.

Сегодня достала из почтового ящика письмо: если не исчезну из бизнеса — пожалею… Но я только веселилась, читая: «…и муж твой, мент вонючий, тебе не поможет. Он уже давно никто. И любовник твой не поможет, он во власть попасть метит, пачкать карьеру из-за тебя не будет».

Эх, ребятки, как бы мне хотелось поверить в то, что у меня есть муж да еще и любовник! Глупые, вы забыли, что параноики редко обращаются за помощью, а спасти их может только химиотерапия…

С наступлением вечера из одной преисподней я спускалась в другую. Тоже столы, стулья, но вместо табачной пыли и нервного волнения они дышали пылью журнальной и хроническим отсутствием сна. Это походило на муравейник, где из-под дрожащих лапок насекомых выходили десятитысячные тиражи пестрых вонючих страниц. Плавленой резиной мы приклеивали шуршащие пробники никому не известных компаний, а потом с конвейера ловили располневшие журналы, изрыгающие бесплатные прокладки.