Уэбберли тогда ничего не ответил. Он не отвечал несколько дней, и Лич решил, что так и не дождется ответа. Но примерно через две недели, когда машину Малькольма пришлось сдать в ремонт, Лич подвозил его домой после работы, потому что ему было почти по дороге. К дому они подъехали в половине восьмого, она была уже в пижаме, но при звуках двигателя распахнула дверь настежь, выскочила на дорожку с радостным криком: «Папа! Папочка! Папочка!» — и бросилась в отцовские объятия. Уэбберли спрятал лицо в ее кудряшках, осыпал шейку девочки шумными поцелуями, чем вызвал новую бурю восторгов. — Это моя Рэнди, — сказал он Личу. — Вот почему. Лич спросил у давно повзрослевшей Миранды:

— Значит, твоей мамы здесь нет? Она что, отправилась домой отдохнуть?

— Я передам ей, что вы заходили, инспектор, — сказала Миранда. — Ей будет приятно это слышать. Все вели себя так… так славно. Правда.

Она пожала ему руку, сказав, что ей пора возвращаться к отцу.

— Я могу что-то сделать…

— Вы уже сделали, — заверила она его.

Но на обратном пути в Хэмпстедский участок Лич так не чувствовал. Добравшись до комнаты для совещаний, он принялся перечитывать отчеты своих подчиненных, хотя многие из них знал уже наизусть. У девушки-констебля, сидящей перед компьютером, он спросил:

— Что мы получили из Агентства регистрации?

Она покачала головой:

— У всех проходящих по делу машины последних моделей, сэр. Нет ни одной старше десяти лет.

— А у кого десятилетняя?

Констебль сверилась со своими записями, пробежала пальцем по странице.

— У Робсона. Рафаэля Робсона. У него «рено». Цвет… сейчас… цвет серебристый.

— Проклятье! Должно же быть хоть что-то! — Лич обдумал иной способ подхода к проблеме и сказал: — Так. Расширим круг поисков. Займитесь этим.

Девушка не поняла его:

— Сэр?

— Поднимите все отчеты. Выпишите все имена. Жен, мужей, друзей, подруг, подростков, умеющих водить машину, соседей по дому, то есть всех, кого найдете и у кого есть водительские права. Потом прогоните их через Агентство регистрации и посмотрите, нет ли у кого-нибудь из них машины, подходящей под наше описание.

— Всех, сэр? — спросила констебль.

— Мне казалось, что мы с вами говорим на одном языке, Ванесса.

Она вздохнула, сказала:

— Есть, сэр, — и вернулась к работе.

В этот момент с охапкой бумаг в комнату ввалился один из новеньких — совсем еще зеленый констебль по фамилии Солберг, который с первого дня службы в отделе убийств горел желанием отличиться. Красный и запыхавшийся, он напоминал бегуна в конце марафонской дистанции.

Он крикнул:

— Босс! Взгляните-ка сюда! Всего десять дней назад! Это горячо! Ох как горячо!

— В чем дело, Солберг? — спросил Лич.

— У нас новые вводные, — ответил констебль.

После разговора с Ясмин Эдвардс Нката решил навестить адвоката Кати Вольф. Проследив за тем, как он записал в своей записной книжке цифры «12.41», Ясмин отказалась строить предположения о том, где могла находиться ее любовница в ночь убийства Юджинии Дэвис. Она лишь сказала:

— Ты получил, что хотел. А теперь убирайся, констебль.

В принципе, он мог бы попытаться заставить ее говорить («Однажды вы уже солгали, мадам, так откуда мне знать, не лжете ли вы снова, и к тому же вам, должно быть, известно, что случается с бывшими тюремными птичками, которых подозревают в пособничестве убийству?»), но не стал этого делать. Ему не хватило духу. Нката видел по лицу Ясмин, какая буря чувств бушевала в ее душе во время их короткой беседы, и представлял, чего ей стоило сказать даже то немногое, что она сказала. При всем этом он не мог не думать о том, что бы она ответила на вопрос, почему она предала свою подругу, и, что еще более важно, каково значение этого предательства. Но ведь его, Нкату, это не касается и не может касаться, ведь она — бывшая заключенная, а он — коп. Таково положение вещей в этом мире.

Поэтому он закрыл записную книжку и убрал ее в карман. Ему оставалось лишь развернуться на каблуках и покинуть салон, бросив на прощание короткую, но многозначительную фразу: «Всего наилучшего, миссис Эдвардс. Вы поступили правильно». Но и этого Нката не сделал. Вместо этого он, переполненный неожиданной нежностью, участливо осведомился у Ясмин: — Хорошо ли вы себя чувствуете, миссис Эдвардс?

Нката удивлялся самому себе. В такой ситуации нелепо и неправильно испытывать нежность к возможной соучастнице в убийстве, и поэтому, когда Ясмин Эдвардс вторично велела ему убираться, он последовал голосу разума и наконец оставил ее.

Усевшись в машину, он нашел в бумажнике визитку, полученную утром от Кати Вольф. Затем достал из бардачка автомобильную карту города и отыскал улицу, на которой располагалась контора Харриет Льюис. Так сложилось, что улица эта была на другом берегу реки, и это означало еще одну утомительную поездку через полгорода. Нката утешил себя тем, что проведенное за рулем время он сможет использовать для выстраивания плана действий. Он не сомневался в том, что адвокат окажется твердым орешком и что потребуется все его мастерство, чтобы получить от Льюис нужную информацию. Офис этой Льюис находился в непосредственной близости от тюрьмы «Холлоуэй», то есть среди ее клиентов немало преступников, а с такой клиентурой волей-неволей станешь жестким и несговорчивым юристом.

Припарковавшись у нужного ему дома, Нката обнаружил, что Харриет Льюис обосновалась в скромном строении между газетным киоском и продуктовым магазинчиком, перед которым на тротуаре стояли ящики с вялой брокколи и помятой цветной капустой. Покосившаяся входная дверь состояла из двух частей; на верхней, из матового стекла, висела узкая табличка «Юридическая консультация» и больше ничего.

Сразу от входа наверх вела лестница, покрытая вытертой красной дорожкой. На первой площадке имелось всего две двери напротив друг друга. Дверь справа была приоткрыта, за ней виднелась пустая комната и дальше еще одна. Деревянные доски пола припорошила серебристая пыль. К филенке второй двери, плотно закрытой, кнопкой была приколота визитная карточка. Нката сравнил ее с той, что дала ему Катя Вольф, — они оказались идентичными. Ногтем он подцепил край карточки и заглянул под низ — там ничего не было. Нката улыбнулся. У него появился столь необходимый ему козырь.

Он вошел без стука и очутился в приемной, удивительным образом не соответствующей району, непосредственному окружению и помещению напротив. Нката даже оглянулся — не перенесся ли он каким-то чудом в более фешенебельную местность. Большую часть полированного паркета покрывал персидский ковер, и на нем разместились стойка секретаря, диван, кресла и столики — все выдержанные в холодном, жестком стиле. Состоящая сплошь из острых углов, дерева и кожи мебель должна была бы диссонировать с ковром и обоями на стенах, но вместо этого придавала атмосфере приемной ту самую долю отваги, которую надеешься найти, выбирая себе адвоката.