и Антигону, что они напоминают знакомых нам с юности героев Софокла, живущих в Колоне с грузом нечеловеческого несчастья на плечах.

А потом вдруг – не знаю даже, по какой причине, быть может из-за жеста Дарзака, – страшная мысль снова пришла мне в голову, и я в упор спросил:

– А как получилось, что мешок оказался пустым?

Дарзак невозмутимо ответил:

– Возможно, об этом расскажет Рультабийль.

Затем пожал мне руку и задумчиво пошел в глубину двора.

Я смотрел ему вслед.

Кажется, я схожу с ума.

Глава 16

«Открытие Австралии»

В лицо ему светит луна. Возможно, теперь, полагая, что остался один, он сбросит свою дневную маску. Днем его неуверенный взгляд заслоняют темные стекла очков. И если он, играя комедию, устал горбиться и опускать плечи, то теперь настала минута, когда Ларсан может дать отдых своему массивному телу. Скорее бы он расслабился! Я слежу за ним из-за кулисы – притаившись за фиговыми деревьями, откуда мне видно каждое его движение.

Вот он стоит, словно на пьедестале, на западном валу, луна заливает его холодным и мертвенным светом. Это ты, Дарзак? Или это твой призрак? А быть может, это тень Ларсана, восставшего из мертвых?

Я схожу с ума… Ей-богу, всех нас нужно пожалеть – все мы сходим с ума. Нам повсюду видится Ларсан, и, быть может, Дарзак однажды тоже смотрел на меня и думал: «А вдруг это Ларсан?» Однажды! Я говорю, словно мы заперты в замке уже невесть сколько, а прошло-то всего четверо суток. Мы приехали сюда 8 апреля, вечером.

Когда я задавал себе этот ужасный вопрос относительно других, сердце мое не билось так сильно – быть может, потому, что и вопрос звучал не так ужасно, когда речь шла о других. И потом, со мной делается что-то странное. Мой ум не только не сопротивляется изо всех сил столь невероятному предположению; напротив, он тянется к нему, поддается его страшному очарованию. Он буквально помутился, и спасения от этого нет. Он заставляет меня не сводить глаз с этого призрака, стоящего на западном валу, отыскивать знакомые позы и жесты – сначала когда тот стоит спиной, потом – в профиль, потом – лицом ко мне. Вот так он очень похож на Ларсана… Да, но вот этак он похож на Дарзака…

Почему эта мысль впервые пришла ко мне только сегодня ночью? Ведь если поразмыслить как следует, это – первое, что должно было прийти нам на ум. Разве во времена событий, связанных с тайной Желтой комнаты, Ларсана не принимали несколько раз за Дарзака? Разве Дарзак, пришедший в 40-е почтовое отделение за ответом мадемуазель Стейнджерсон, не был на самом деле Ларсаном? Разве этот король перевоплощений уже не выдавал себя за Дарзака, притом с таким успехом, что ему удалось обвинить в своих преступлениях жениха мадемуазель Стейнджерсон?

Да, конечно… Но если я все же прикажу своему беспокойному сердцу замолчать и прислушаюсь к голосу разума, он мне скажет, что это мое предположение безумно. Безумно? Но почему? Постойте-ка: вон призрак Ларсана зашагал своими длинными ногами, зашагал походкой Ларсана. Да, но плечи у него – как у Дарзака.

Я сказал, что мое предположение безумно, и вот почему: если он не Дарзак, то должен стараться быть все время в тени, в укрытии, как тогда, в Гландье, а тут мы все время сталкиваемся с этим человеком, живем рядом с ним!

Живем рядом с ним? Нет!

Во-первых, среди нас он показывается не часто – то сидит у себя в комнате, то корпит над своей никому не нужной работой в башне Карла Смелого. Честное слово, рисование – прекрасный повод отвечать на вопросы не оборачиваясь, так чтобы твоего лица не было видно.

Но ведь не все же время он рисует. Да, но, выходя из помещения, он всегда надевает темные очки. Вообще этот несчастный случай в лаборатории – выдумка остроумная. Можно подумать – мне, например, всегда так казалось, – что эта взорвавшаяся горелка знала, какую услугу окажет она Ларсану, если тот станет выдавать себя за Дарзака. Теперь он может избегать яркого света, ссылаясь на слабое зрение. Ну как же, как же! Даже мадемуазель Стейнджерсон и Рультабийль стараются выбрать для него местечко в тени, где его глазам не причинит вреда яркий дневной свет. Если вдуматься, то он чаще всех нас ищет тени, и мы видим его мало, причем всегда в полутьме. В нашем зале военного совета очень темно, в Волчице темно, в Квадратной башне он выбрал комнаты, в которых всегда царит полумрак.

И все же… Ладно, посмотрим. Так просто Рультабийля не проведешь, водить его за нос три дня подряд не удастся никому. Однако, как говорит Рультабийль, Ларсан родился раньше его, он ведь его отец…

Но вот что я вспомнил: когда в Кане Дарзак зашел к нам в купе, он первым делом задернул занавески. Полумрак, всегда полумрак!

Вот призрак на западном валу повернулся в мою сторону. Я хорошо его вижу, очков на нем нет. Он неподвижен, словно стоит перед фотокамерой. Не двигайтесь. Готово: это Робер Дарзак! Робер Дарзак!

Он снова двинулся. Не знаю, но все же его походка чем-то отличается от походки Ларсана. Только вот чем?

Разумеется, Рультабийль заметил бы. Заметил бы? Да он больше рассуждает, чем смотрит. И было ли у него время понаблюдать?

Нет! Не нужно забывать, что Дарзак пробыл три месяца на юге. Это верно. Тут можно рассуждать так: три месяца его никто не видел. Он уехал недужным, вернулся здоровым. Неудивительно, что лицо у человека изменилось: уехал он тяжелобольным, вернулся ожившим.

И сразу же состоялась свадьба. Все это время он редко показывался на люди, да и длилось все это лишь неделю. Семь дней Ларсан мог бы выдержать.

Человек (Дарзак? Ларсан?) спустился с пьедестала на западном валу и направился в мою сторону. Неужели он меня заметил? Я еще сильнее сжался за своим фиговым деревом.

За три месяца Ларсан мог изучить все привычки и повадки Дарзака, а потом, убрав несчастного, занять его место, похитить его жену – и дело сделано!

Голос? Имитировать голос человека с Юга – чего проще! Выговор заметен чуть больше или чуть меньше, и все. Мне показалось, что сейчас у него южный выговор слышен немного больше. Да, у теперешнего Дарзака акцент чуть сильнее, по-моему, чем до свадьбы.

Но вот он уже рядом, проходит мимо, хотя меня не замечает…

Это Ларсан! Говорю