Блум, не признавая себя виновным, держа в руке распустившуюся кувшинку, начинает длинную бессвязную речь. Здесь еще услышат, что скажет его защитник в своем прочувствованном обращении к суду. Он потерпел полное крушение в жизни, но, хоть и был заклеймен как паршивая овца, если можно так выразиться, он желает стать на путь исправления, загладить прошлое чистой, как у сестер, жизнью и вернуться к природе словно невинное домашнее животное. Родившись семимесячным, он был заботливо вскормлен и выпестован престарелым, прикованным к постели родителем. Возможно, случались ошибки и промахи блудного отца, однако он хотел бы открыть новую страницу и теперь, наконец-то очутившись в двух шагах от позорного столба, вести тихую домашнюю жизнь на закате дней, проникнутую теплом трепетного семейного лона. Акклиматизированный британец, в тот летний вечер с площадки паровоза на Кольцевой линии он видел пускай урывками между тем как дождик собирался было, но передумал мелькавшие в окнах любвеобильных семейных очагов в Дублине и в городской округе истинно буколические сцены райского счастья с обоями от Докрелла шиллинг и девять пенсов рулон, невинных детишек, родившихся британцами, лепечущих молитвы Святому Младенцу, юных школьников, склонившихся над своими уроками, примерных девушек, сидящих за фортепьяно или возносящих жаркие хвалы Всевышнему, собравшись со всем семейством вокруг горящего рождественского камина, а по проселкам, по зеленым тропинкам гуляли colleens со своими кавалерами под мелодии аккордеона с органным звучанием металлическая отделка из сплава «Британия» четыре регистра и двенадцать мехов, просто даром, самый выгодный случай какой…

Снова смех. Он бормочет бессвязные слова. Репортеры жалуются, что не могут расслышать.

Протоколистка и стенографистка (не отрываясь от своих записей). Закройте у него крантик.

Профессор Макхью (за столом для журналистов, чихая, подбадривает). Чихай на них, парень. Выкладывай все как есть.

Следует перекрестный допрос, предмет рассмотрения – Блум и ведро.

Большое ведро . Лично Блум. Расстройство желудка. На Бивер-стрит. Да, резь. Да, нестерпимо. Ведро штукатуров. Шел, еле крепясь. Неописуемые мучения. Подобно смертельной агонии. Около полудня. Любовь или бургонское. Да, немного шпината. Критический момент. В ведро не заглядывал. Никого. Довольно грязно. Не до конца. Старый номер «Осколков».

Возгласы и свистки сливаются в кошачий концерт. Блум, в порванном сюртуке, выпачканном известкой, в помятом и съехавшем набок цилиндре, с нашлепкой из пластыря на носу, неслышимый, продолжает говорить.

Дж.Дж.О'Моллой (в парике и мантии адвоката, тоном горестного протеста). Не место здесь предаваться непристойному зубоскальству над бедным смертным, который злоупотребил алкоголем. Мы не в зверинце, и не на студенческой попойке, и не разыгрываем пародию на правосудие. Мой подзащитный – дитя, бедный иммигрант, который начал на голом месте, приехав сюда безбилетником на пароходе, и теперь пытается честно, в поте лица своего, зарабатывать хлеб свой. Пресловутый проступок, о котором здесь так трубят, был совершен в результате минутного отклонения наследственности, вызванного галлюцинацией, и вольности, подобные той, что вменяется ему в вину, вполне дозволены и привычны на его родине, в земле фараонов. Prima facie[1603], я обращаю ваше внимание на то, что здесь отсутствовали попытки к соитию. Близость не имела места, и оскорбление, на которое жаловалась девица Дрисколл, то есть покушение на ее добродетель, более не повторялось. Я усматриваю здесь атавизм. В семействе подзащитного отмечены случаи лунатизма и кораблекрушений. Если бы обвиняемый мог говорить, поведать бы он смог такую повесть, которая показалась бы нам одною из самых необычайных, какие только можно найти в книгах. Он ведь и сам, милорд, словно обломок крушения, у него слабая грудь, болезнь бедняков, чахотка. Его оправдание в том, что он монгольской расы и не отвечает за свои действия. Не все дома, вы понимаете.

Блум (босой, тщедушный, в блузе и штанах кули, поджимая от стеснения пальцы ног, таращит крошечные кротовые глазки, ошарашенно озирается вокруг, потирая ладонью лоб. Потом поддерживает штаны и с восточною учтивостью приветствует суд, показывая большим пальцем на небо). Его делай осень пиликласна нось. (Простодушно напевает.)

Мальсика холосая

Возку свинки плинесла

Отдала два глосика…

Крики и свист заглушают его.

Дж.Дж.О'Моллой (Запальчиво обращаясь к толпе). Это слишком неравный бой. Клянусь Стиксом, я не позволю, чтобы над моим подзащитным, каков бы он ни был, так бесновалась и глумилась стая гиен и шакалов. На смену закону джунглей пришли заповеди Моисея. Я утверждаю, и утверждаю категорически, отнюдь не желая чинить противное целям правосудия, что обвиняемый не был пособником преступления и истица не подвергалась насилию. Мой подзащитный относился к этой юной особе как к своей родной дочери. (Блум берет руку Дж.Дж.О'Моллоя и подносит к губам.) Я представлю опровергающие свидетельства, и я абсолютно бесспорно докажу, что здесь снова орудует невидимая рука. Виновный неизвестен – хватайте Блума. Мой подзащитный застенчив и робок от природы, он меньше всех на свете способен сделать что-либо неблаговидное, что-либо оскорбительное для скромности или же бросить камень в грешницу, которая пошла по кривой дорожке, когда какой-нибудь негодяй, повинный в ее падении, заставил ее служить своему сластолюбию. Он хочет идти прямым путем, и я считаю его самым безупречным из всех людей, которых мне доводилось знать. В данный момент он находится в трудных обстоятельствах, поскольку ему пришлось заложить свои обширные владения в глубинах Малой Азии в Агендат Нетаим, диапозитивы которого сейчас вам будут показаны. (Блуму.) Вам не помешало бы сделать красивый жест.

Блум . Пенни на каждый фунт.

На стену направляют вид озера Киннерет, в серебристой дымке виднеются пасущиеся стада. Моше Длугач, альбинос с глазками хорька, в синих рабочих брюках, стоит на галерее, держа в каждой руке лимон и свиную почку.

Длугач (сиплым голосом). Берлин W_13, Бляйбтройштрассе.

Дж.Дж.О'Моллой восходит на невысокую приступку и с важностью берется за отвороты мантии. Лицо его удлиняется, становится бледным и бородатым, глаза западают, скулы загораются пятнами больного румянца: чахоточное обличье Джона Ф.Тэйлора. Он подносит платок ко рту и разглядывает скоротечную розово-красную кровь.

Дж.Дж.О'Моллой (едва слышно). Прошу прощения, у меня сильнейший озноб, я только недавно поднялся после болезни. Несколько тщательно подобранных слов. (Обретает птичью голову, лисьи усы и длиннорылое красноречие Сейвура Буша.) Когда приходит время ангелу открыть книгу, если только достойно жить что-либо преображенное душой или преображающее душу, зачатое задумчивым лоном, я говорю: даруйте обвиняемому святую привилегию сомнения.

В суд передают бумагу, на которой что-то написано.

Блум (в наряде придворного). Могу представить самые наилучшие рекомендации. Мсье Каллан и Коулмен. Мистер Уиздом Хили, мировой судья. Мой старинный патрон Джо Кафф. Мистер В.Б.Диллон, бывший лорд-мэр Дублина. Я вращался в блестящем кругу самых очаровательных… Цариц дублинского света. (Небрежно.) Нынче вечером на узком приеме у вице-короля я совсем заболтался со старым приятелем, с сэром Робертом, королевским астрономом, и с его женой, леди Болл. Сэр Боб, говорю ему…