с которыми приходилось иметь дело, и сделал вывод, что эту категорию людей природа почему–то обделила чувством юмора. А может быть, это только ему такие попадались?

— Товарищ Корнилов! — вывел полковника из задумчивости голос Осокина. — А ведь та удочка у меня до сих пор цела. На даче.

— Прекрасно, Борис Дмитриевич, — улыбнулся Корнилов. — Будет повод заехать к вам на дачу!

— Конечно!

— Да я шучу. Столько лет прошло… — Он прикинул в уме. Выходило не меньше десяти. И видели друг друга не больше получаса в голубом сумраке белых ночей, а поди ж ты — запомнил. Узнал с первого взгляда. Я–то не в счет — это мой хлеб, а вот товарищ доцент… Зрительная память у него отличная. И сказал, давая понять Осокину, что тема с удочкой исчерпана: — Удочки у меня уже получше есть, да только со временем туго.

Поколдовав над пустым багажником, Коршунов попросил Осокина сложить все вещи назад, а сам начал снимать отпечатки пальцев на «Жигулях». Лицо у него было сосредоточенное и сердитое — отпечатков было много, а Корнилов приказал собрать все. «А хоть бы и сто! — сказал он Николаю Михайловичу еще в управлении, когда они собирались к Осокину. — Мне все нужны».

Улучив момент, когда Осокин, склонившись над багажником, аккуратно раскладывал свое барахлишко, Корнилов вопросительно посмотрел на Коршунова. Тот отрицательно покачал головой.

В багажнике и салоне он искал следы крови. Если Осокин, вернувшись за сбитым им мужчиной, увез его на своих «Жигулях», эти следы должны были остаться.

…Через полчаса Коршунов и Лебедев закончили свою работу.

— Поезжайте, — кивнул полковник на «Волгу», — и сразу пришлите назад.

Когда сотрудники уселись в машину и шофер уже включил мотор, Игорь Васильевич поднял руку, прося задержаться, Лебедев открыл дверцу, вопросительно глядя на шефа.

— Скажите в НТО, чтобы экспертизу на кровь сделали молнией. А «пальцы»… — он сделал короткую паузу. — Да вы сами знаете. В первую очередь пускай сравнят с отпечатками Котлукова. — И, склонившись совсем близко к старшему лейтенанту, чтобы не услышал Осокин, дал ему еще одно задание.

— Есть, товарищ полковник! — бодро отрапортовал Лебедев, и Корнилову показалось, что в голосе у него прозвучали озорные нотки.

«Ты бы еще рот до ушей разинул, — с неудовольствием подумал он, — каждый дурак догадается, что мы тут театр разыгрываем».

К «театру Корнилова», который, как правило, был экспромтом, сотрудники давно привыкли и восхищались, как удачно он находил моменты для маленького представления, всегда рассчитанного на то, чтобы настроить подследственного на определенный лад или заронить в его душу искру тревоги, которая во время допроса мешала бы ему сосредоточиться, отвлекала от заранее разработанного метода Защиты.

Все, о чем он сказал сейчас Лебедеву, предназначалось для Бориса Дмитриевича Осокина. Лебедев с Коршуновым и так твердо знали свои обязанности.

Машина уехала.

— Ну, что ж, Борис Дмитриевич, — сказал Корнилов, приглядываясь к посуровевшему лицу Осокина. — Если не возражаете, поднимемся к вам. Побеседуем.

— Прошу вас, — показал Осокин на двери подъезда. На лбу у него, над переносьем обозначились две резкие морщины.

Осокин провел его в свой небольшой кабинет, одна стена которого была заставлена книжными шкафами, а на другой, на обтянутых разноцветным бархатом картонах, красовались значки. На каждом картоне, как понял Корнилов, отдельная страна. Картонных этих прямоугольников, напоминающих абстрактные картины, было так много, что Игорь Васильевич даже не попытался их сосчитать.

Они сели друг против друга в удобных, чуть жестковатых креслах перед большим, инкрустированным разными породами дерева, журнальным столиком. Корнилов видел как–то в мебельном магазине такие гарнитуры — два кресла, маленький диванчик и журнальный стол. Кажется, арабские. Жене гарнитур очень понравился, но стоил он так дорого, что Игорь Васильевич взял Олю под руку и увел из магазина…

— Борис Дмитриевич, — сказал Корнилов почти весело, — допрос — дело официальное. Есть некоторые формальности, о которых я должен вас предупредить…

Он упомянул об ответственности за дачу ложных показаний, посвятил Осокина в его права и обязанности, дал расписаться на бланке. И спросил неожиданно:

— Борис Дмитриевич, у вас есть карты Ленинграда и Ленинградской области?

Осокин смотрел на него с удивлением.

— Ну, обыкновенные карты. Вы же автомобилист. Изъездили небось все окрестности за грибами да на рыбалку.

— Есть, конечно, — наконец–то сказал Осокин и, встав с кресла, подошел к письменному столу. Выдвинул один из ящиков, вынул целую пачку потрепанных карт. Начал перебирать их. — Вот! Есть и город и область, — он бросил на журнальный столик пакет.

Корнилов осторожно развернул новенькую карту Ленинграда и, кое–где уже стершуюся на сгибах, карту области.

— А поновее нет?

— Нет. Да к этой я уже привык, — ответил Осокин.

— Ну, что ж, и такая сгодится, — кивнул Корнилов.

Это была его маленькая тайная страсть — разглядывать карты. Угадывать за сотнями всевозможных мелких значков, за едва различимой разницей тонов окраски знакомые деревушки и домики лесников, болотца с небольшими озерами, на которых ему когда–то удавалось ловить рыбу или охотиться.

— Давайте, Борис Дмитриевич, повторим по этой карте ваше путешествие в ночь со второго на третье. До того момента, когда вас угораздило попасть в аварию на «чертовом пятачке»… — Он покачал головой: — До чего удачно окрестил народ это местечко! Действительно, чертов пятачок!

Осокин слушал Корнилова со смешанным чувством — ему казалось, что этот пожилой полковник, опытный, наверное, человек, просто разыгрывает его. Но за таким розыгрышем, за непринужденностью, почти веселыми его разглагольствованиями наверняка кроется скрытая угроза. И эти слова про «пальчики» неведомого ему Котлукова… Что они означают? И кто такой Котлуков? Может быть, сбитый им мужчина? Может быть, жена и права — он не так уж и пострадал и запомнил номер его «Жигулей»? И милиционеры все уже давно знают, только решили поиграть с ним в кошки–мышки.

Корнилов ткнул карандашом в один из коричневых квадратов на улице Чайковского.

— Насколько я разбираюсь в географии — мы сейчас здесь?

Осокин согласно кивнул.

— Выехали вы из дома…

— Нет. Из института. В десять закончилась консультация у абитуриентов. Я позвонил домой, поговорил с дочерью и поехал к приятелю. На Васильевский остров.

— Из института… — повторил Корнилов, выискивая на карте институт. — Значит, отсюда, — он ткнул карандашом в пересечение нескольких проспектов, где в маленьком кружке алела буква «М» — метро «Технологический