Однако имелись и другие предметы, заслуживавшие внимания. Помимо прошлого было еще и будущее. В оставшиеся дни я должна успеть передать Цезариону все необходимые познания. Вместо того чтобы вызывать его к себе официально, я постаралась, чтобы все выглядело естественно, и дождалась подходящего момента, хотя мой осторожный подход мог как раз показаться далеким от естественности. Однако я не могла не учитывать особенных качеств его личности: он вовсе не был повторением меня или Цезаря. Он отличался чувствительностью и умом, что требовало особого подхода. Мне надлежало узнать его получше.

Мне было известно о его повышенном интересе к оружию и механике — он и в детстве играл с миниатюрными триремами. Под предлогом того, что я хочу показать ему особенности наконечника новейшего метательного копья, чья форма обеспечивала наиболее эффективный угол удара, я рассчитывала провести с сыном некоторое время. Он осматривал копья, а я присматривалась к нему, делая вид, что тоже увлечена оружием.

Кроме того, он был силен в математике и не испытывал ни малейших затруднений, когда требовалось рассчитать траекторию полета метательного снаряда или подъемную силу вытесненной кораблем воды. Странно, как сильно любим мы наших детей и как мало знаем об их дарованиях и слабостях. Я знала сына очень плохо.

Обратив внимание на некоторые военные документы, написанные не по-гречески, я с радостью узнала, что Цезарион свободно владеет сирийским, египетским и еврейским. Само собой, его латынь была лучше моей. Он выучил все писания Цезаря почти наизусть.

— Как прекрасно он писал! — промолвил Цезарион. Он лежал на полу, опираясь на локоть и рассматривая трактат «Об аналогии». — По-моему, гораздо лучше Цицерона. Впрочем, и сам Цицерон признавал, что словарь Цезаря отличается исключительным богатством, а лексика — исключительной точностью. Хотелось бы мне унаследовать его способности. Там, где мне требуется три слова, чтобы выразить мысль, он легко обходился одним.

— Может быть, тут дело не в словах, а в самой мысли? — со смехом подначила я его.

Он рассмеялся в ответ легко, без обиды, и я отметила его природное дружелюбие: качество, полезное для правителя. К такому нельзя принудить и невозможно научиться.

Но как все-таки странно сидеть вот так и присматриваться к своему наследнику: «Это хорошо, это можно поправить, а вот это никуда не годится».

Интересно, отец тоже так ко мне приглядывался? Может быть, наши беспечные прогулки на самом деле были не так уж беспечны? С его стороны.

Цезарион лежал, вытянувшись во весь рост и положив голову на руки. Он был одарен привлекательной внешностью и чарующей непосредственностью, а вот избытком самомнения явно не страдал. Его тонкие волосы падали на лоб, чуть ли не лезли в глаза. Возможно, Цезарь в его годы выглядел так же.

Как мы склонны выискивать в своих отпрысках родительские черты!..

Хотя сходство сына с отцом было несомненным и бросалось в глаза каждому, кто знал Цезаря, точной его копией Цезарион не был. Да и никто из детей, как бы ни хотели того родители, не повторяет их полностью. У нас только одна жизнь.

Я радовалась каждому проведенному с ним часу, хотя государственные дела оставляли для этого не много времени и слишком часто нас разлучали.

Порыв ветра распахнул дверь, что вела на террасу, на крышу. Сын вскочил, чтобы закрыть ее, и я вновь увидела перед собой Цезаря. Та же дверь, то же движение, тот же поворот тела. Это было в день, когда мы с ним впервые заговорили о нашем ребенке. Теперь этот ребенок — уже мужчина — стоит на месте отца. Как тают дни, когда мы оглядываемся на них сквозь годы, как быстро они появляются и исчезают! Как молода я была — не намного старше нынешнего Цезариона. И как я повзрослела. Мое сердце тоскует по той пылкой наивной девушке, счастливой в своем неведении.

Правда, я и сейчас не стара, я еще могу родить ребенка. Однако необходимость подводить итоги жизни, готовиться к смерти и заботиться о наследнике — все это убивает молодость вне зависимости от числа прожитых лет.

— Гадкая погода, — промолвил Цезарион.

Конечно, для него дверь была просто дверью, которую надо закрыть, а никак не символом.

— Погода не позволяет Октавиану добраться до нас, — сказала я. Вот, нужный момент настал, пора переходить к главному. — Но это до поры: он неизбежно до нас доберется. И когда он приблизится, я отправлю ему свою корону и скипетр, как делают подвластные Риму цари.

Сын был потрясен, и я про себя машинально отметила, что ему нужно учиться владеть собой.

— Нет!

— И я буду просить его утвердить на моем престоле тебя. Это соответствует освященной веками традиции. Скорее всего, он согласится. Я его знаю: он требует, чтобы ему воздавали зримые почести, но предпочитает легкие пути, а с этой точки зрения лучше сохранить на троне Египта Птолемея.

Я взглянула Цезариону прямо в глаза.

— А сейчас ты должен сказать мне, и сказать честно: готов ли ты взять на себя такое? Тебе будет семнадцать. Всего на год меньше, чем было мне, когда я стала царицей.

Он выглядел огорченным, насупился и закусил губу. Еще одна привычка, от которой желательно избавиться. Но этим можно заняться позже.

— Но… где будешь ты? — спросил он.

Конечно, ему хватило проницательности задать этот решающий вопрос. И я обязана на него ответить.

— Боюсь, что, пока я жива, Октавиан останется… непримиримым.

— Как ты вообще можешь думать о таких вещах? Я не допущу этого!

Он выглядел испуганным, и неудивительно: ведь моя смерть оставляла его круглым сиротой. Антоний — и тот, скорее всего, умер. Семнадцать лет — слишком юный возраст для того, чтобы остаться в одиночестве, без близких, способных поддержать и утешить.

— Пожалуйста, не усугубляй то, что и так тяжело! — вскричала я.

Сердце мое обливалось кровью.

— Мне не нужен трон, если для этого ты собираешься сначала унизиться перед Октавианом, а потом покончить с собой. Из чего, по-твоему, я сделан?

— Хочешь ты или нет, тебе придется принять это как данность. Если ты не пойдешь на это, Египет будет потерян, и род Цезаря пресечется. — Я дернула его за тунику. — Ты когда-нибудь задумывался, ради чего я все это делаю? Почему прожила свою жизнь так, как прожила? Ради Египта, ради тебя и твоего наследия. Не превращай же это в бесполезную жертву!

Пока все мои попытки не увенчались успехом, но я должна была добиться своего. Да, люди непредсказуемы, да, он может не желать такой судьбы, но нельзя допустить, чтобы из-за этого все пошло прахом.

— А на твой последний вопрос отвечу так: думаю, ты сделан из твердого материала. Ты сын Цезаря и Клеопатры.

— Лучше бы мне не быть им! — воскликнул он. — Это требует от меня слишком многого. Я не в силах оправдать ни твои надежды, ни твои жертвы. Что касается отца, то лучше бы мне родиться сыном смертного — того, кто совершает ошибки, проигрывает одну-две битвы, порой не к месту употребляет слова…