— У тверского князя есть собственное войско, и он сам справится с теми, кто посмеет ослушаться моей воли. И ты напрасно теряешь время, оглан: я не изменю своего решения.

— Мне все понятно, ханум: оставаясь твоим первым советником, я, как ты мудро заметила, лишь напрасно теряю время. А потому позволь мне сложить с себя это ставшее ненужным звание и возвратиться с моими людьми к себе в улус.

Лицо ханши вспыхнуло гневом, но лишь на одно неуловимое мгновение. Эта спокойно сказанная фраза, а особенно слова «с моими людьми» сразу напомнили ей истинное положение вещей: если уйдет отсюда Карач-мурза со своими пятью туменами, дни ее царствования сочтены. Повелительница Золотой Орды, получившая престол в подарок от любовника, без него она беспомощна и беззащитна, как дитя без няньки! Нет, чтобы избавиться от его опеки и стать настоящей царицей, нужно сначала отыскать другую, более удобную опору и создать силу, повинующуюся только ей. А пока надо смириться. Быстро пробежав все это в уме, она вскинула на него глаза, полные кроткой укоризны, и сказала:

— Я не верю, что ты меня покинешь, царевич! Ведь ты для меня не только советник… И я не только великая ханум, но и любящая женщина. Если нужно отказаться от моего решения, чтобы удержать тебя, я отказываюсь от него, хотя и считаю его правильным.

— Я не хочу принуждать тебя, ханум, я хочу, чтобы ты поняла. Слушай, ханум: какой тебе расчет поддерживать тверского князя? Он вероломен и слаб, на Руси его не любят. А Московский князь силен и любим. Хочешь ты этого или не хочешь, он все равно останется великим князем потому, что этого хочет весь русский народ, который уже перестал бояться татар. Ведь ты сама знаешь, Орда теперь не та, что прежде. И потому нам лучше быть в дружбе с московским князем.

— Я это понимаю, оглан. Но он нам ничего не дает, а тверской князь предлагает за ярлык много золота и обещает нам платить дань.

— Он не сможет платить тебе никакой дани, потому что на Руси ее собирает и будет собирать московский князь.

— Чтобы посылать ее Мамаю!

— Сейчас он посылает ее Мамаю, потому что власть Мамая прочна, а у нас в Сарае каждый год менялись ханы. Но раньше князь Дмитрий платил дань Азизу-ходже и тебе будет платить, ханум, когда узнает, что ты утвердилась на престоле своего почившего супруга.

— Хорошо, оглан, я верю тебе. Я не дам ярлыка тверскому князю. Но мне не хочется самой говорить ему это.

— Если ты повелишь, ханум, я ему скажу.

— Скажи, оглан.

* * *

Когда князю Михайле Александровичу сообщили, что с ним по велению великой ханум будет говорить Карач-мурза, только что возвратившийся в Сарай, он сразу почувствовал, что дело его принимает скверный оборот. Все же, еще не теряя надежды и желая узнать, что произошло, он без промедления отправился к Улу-Кериму. Но хитрый царедворец, понимая, что еще не настало время показать себя открытым врагом Карач-мурзы, тверского князя не принял, сказавшись больным.

Делать было нечего, и на следующий день, в назначенный час, князь Михайла явился во дворец и тотчас был проведен в малый приемный зал, где ожидал его Карач-мурза.

— Будь здрав и благополучен на многие годы, царевич, — поклонившись почтительно, но с соблюдением достоинства промолвил тверской князь. — Не ждал я такой радости, что доведется мне повстречаться в Орде со старым знакомцем. Чай, ты меня помнишь?

— Помню, князь. Будь здрав и ты. Я тоже не ждал тебя здесь увидеть. Почто пожаловал?

— Перво-наперво, прознавши о том, что кончилась в Сарае замятня и воцарилась великая супруга благодетеля моего, покойного хана Азиза, почел я долгом своим приехать поклониться нашей царице самолично, дабы знала она, что я ее верный слуга. Здорова ли матушка наша Тулюбек-ханум, да будет к ней вовеки милостив Господь?

— Великая ханум здорова, и Аллах не оставляет ее своими милостями. Ей будет приятно услышать твои слова, и она их от меня услышит. Но сейчас другие дела не позволяют ей принять тебя, и она повелела, чтобы это сделал я. Если у тебя есть какая-нибудь жалоба или челобитье, я готов их выслушать.

— Хотел бы я довести о том царице лично, — помолчав, промолвил князь Михайла, — но, если того неможно, что делать? Скажу, как она велит, тебе: да, есть у меня и жалоба, и челобитье!

— Говори, князь.

— Ты небось помнишь, царевич, как назад тому три года насказали тебе в Москве, будто сею я на Руси усобицы и смуту? И как ты, поверив тем наговорам, обязал меня поцеловать крест московскому князю, Дмитрею Ивановичу?

— Помню, князь. Я был послан великим ханом, чтобы рассудить вас и наладить промеж вами мир. И сделал это так, как мне повелевала совесть.

— Ты не помысли, что я тебя в чем виню, царевич. Я ведь понимаю, на всех разом и Бог не угодит. Но вот знай: не минуло с того дня и трех месяцев, как московский князь со своим войском напал на Тверь. Первым напал! Теперь разумеешь, каков он есть и можно ли ему было верить? Небось и волк скажет, что коров дерут зайцы, а на него лишь поклеп!

— Умный человек, когда видит, что над его головой занесен меч, не ждет, пока он опустится, а первым наносит удар. Так поступил и князь Дмитрей.

— Мой меч был в ножнах, царевич!

— Но он был уже хорошо отточен. Если бы ты не готовился к походу и задолго не сговорился о том с князем Ольгердом, ваши войска не смогли бы тотчас оказаться под стенами Москвы.

— А что мне было делать, коли он сам на меня напал? Я лишь дал ему острастку, и на том стали квиты. Однако он малое время спустя снова пограбил мои города, и вот уже четвертый год льется по его вине русская кровь и нет в наших землях ни покою, ни мира.

— Чего же ты теперь хочешь?

— Челом хочу бить царице на него, на моего ворога! На Руси нет от него жизни ни одному честному князю, а и ей, царице нашей Тулюбек, храни ее Бог, какая с того радость и польза, что княжит он по Мамаеву ярлыку и ему, вашему лиходею и вору, дань платит? И дала бы она ярлык на великое княжение во Владимире[267]мне, тверскому князю, чей род честнее и старше московского! Тогда бы и на Руси был порядок и она, царица, исправно получала бы законом положенную дань. А за ярлык я, вестимо, дал бы богатый выход[268], да и тебя, царевич, не оставил бы в обиде.

— Везир Улу-Керим уже довел великой ханум твое челобитье. И она повелела мне ответить: великое княжение во Владимире надлежит московскому князю Дмитрею Ивановичу, который получил свой ярлык от ее покойного супруга, великого хана Азиза-ходжи, чью волю почитает она священной. А тебе, князю Михайле, княжить в Твери, с московским князем жить в мире, с князем же литовским, Ольгердом, дружбы не водить, поелику он есть наибольший ворог и Руси и Орды.