– Мм… – Дунаевский нерешительно посмотрел на Мейерхольда. Видя, что деятели искусства колеблются, Новиков улыбнулся.

– Поехали, а то ведь простуда нам не нужна?

Сев в машину, композитор и режиссер диковато покосились на адъютанта, который пересел к водителю, и сначала робко, словно девушки, а потом чуть более вольготно разместились на широких кожаных диванах советского лимузина.

Мягко и совсем незаметно машина отчалила от тротуара и набрала ход.

– Может, по чашке кофе, с коньячком? – Новиков сдвинул крышку бара и нажал на крышку кофейного автомата.

– Кофе в машине? – ужаснулся Всеволод Эмильевич.

– А что тут такого? – Кирилл усмехнулся. – Вот в новых гражданских самолетах даже кухня есть. Небольшая, правда, но все же. А у меня разъезды постоянные, так что я в машине, можно сказать, живу. – Новиков разлил кофе в три небольших чашки и, достав бутылку, плеснул в кофе ОС[465]. – К сожалению, бутерброды мы с товарищами уже подъели, но надеюсь, что на премьере будет буфет?

– Разумеется. – Дунаевский ловко подхватил чашку и, сделав глоток, удивленно округлил глаза. – Чудо как хорош!

– Да, ребята знакомые привезли откуда-то с востока. – Новиков кивнул, принимая комплимент действительно превосходному майлд[466]. – Как дела на творческом фронте?

– Нормально дела. – Дунаевский, распаренный теплом в машине, снял шляпу и расстегнул пальто. – Недавно ездили в Красноярск, открывать Театр Музыкальной драмы. Очень красивое здание получилось, да и труппу удалось набрать очень многообещающую. Всеволод Эмильевич вот там поставил один спектакль.

– А что за спектакль? – Новиков перевел взгляд на пожилого режиссера, и тот вдруг поежился, словно от холодного ветра.

– Да так, – Мейерхольд небрежно взмахнул рукой, явно не желая разговаривать с Новиковым.

– А вы, Всеволод Эмильевич, все переживаете за тот инцидент в НКВД. – Кирилл не спрашивал, он констатировал факт. – Возможно, я проясню некоторые моменты. Искусство не может быть свободным от общества. Ни в каком государстве не может быть искусства, которое явно и прямо противоречит его основным установкам. До поры будет удаваться держать «фигу в кармане» позволяя себе определенные намеки, которые радостно считывают похожие на вас представители интеллигенции. Но вот парадигма власти сменилась, и кто-то из понимающих язык искусства попал на один из спектаклей, допустим «Даму с камелиями». Попал и пришел в тихий ужас. Поверьте, тот ужас, который испытали вы в кабинете следователя – слабое подобие того, что испытали мы, внимательно посмотрев на ваше искусство. Я, конечно, не в курсе всех перипетий той истории, но смею думать, что вам после проверки на ложимере сделали предложение или уехать за рубежи нашей родины, или оставаться, но принять общие правила игры.

– А кто пишет их – новые правила? – буркнул Мейерхольд, ставя пустую чашку на столик.

– Время. – Новиков пожал плечами. – Ситуация на сегодня такова. Против нас – весь так называемый цивилизованный мир: Америка, Британия и пол-Европы. За нас вся остальная планета. И если мы не консолидируем наше общество, то не выстоим.

– Вы сами сказали – цивилизованный мир!

– Я сказал «так называемый», – мягко ответил Новиков. – Неужели мы будем считать многовековую цивилизацию Востока, тот же Китай, Индию, Японию, Иран и другие страны варварской? Нет. Это другая цивилизация, и кстати, во многом более развитая, чем западная. Да, они не умеют так рекламировать себя, как Запад, они не умеют так играть на идеологии, и многое другое. Но вы же образованный человек. Неужели культура Ближнего Востока, включающая культуру семитских племен, может быть названа варварской? Даже цифры, которые весь мир использует в обиходе – арабские. Что до вас лично, то полагаю, что ваши отношения с единоверцами и помощь в различных не всегда благовидных делах и стали той соломинкой, что переломила спину верблюду. Заметьте не чистое искусство, а вполне понятный и приземленный криминал, за который сажают в любой стране мира. Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти не были деятелями искусства, а были простыми рабочими парнями, желавшими только улучшения условий жизни и труда для рабочих Америки. Что не помешало американской фемиде обвинить их в какой-то глупости и приговорить к смерти. Всего лишь за то, что они были профсоюзными деятелями. За то, что они хотели взять немного власти у тех, у кого ее и так много. У нас государство рабочих и крестьян. Это значит, что у нас правит большинство. И меньшинству, какое бы оно ни было, придется подстраиваться. Вы же со своей фигой в кармане выглядели в этой ситуации, мягко говоря, странно.

Вы уж простите меня, Всеволод Эмильевич, за отповедь. Но я действительно уверен, что вы уже сделали очень много для мирового театра, и сделаете еще больше. Просто у вас, не знаю как сейчас, но еще недавно, были сдвинуты приоритеты. Мы строим общество справедливости. Общество, где каждый человек будет чувствовать себя как дома в любой точке Советского Союза. Но дураков не сеют, не пашут – они растут сами, и в ваших силах сделать так, чтобы дураки сидели тихо, а умные работали на благо всего общества. Хотите, прямо сейчас заедем в наркомат, выпишем вам загранпаспорт и разрешение на выезд? Нет? Тогда будьте добры соответствовать.

– Вы вот себя не обижаете, – буркнул театральный деятель, проигнорировав предостерегающий взгляд Дунаевского.

– Даже не думаю об этом, – парировал Новиков. – Просто работаю по восемнадцать часов в сутки. Последний раз был в отпуске лет… – Новиков задумался. – Лет семь назад. Для меня все это – инструмент. Рабочий материал для наилучшего выполнения своей работы. Вы же не думаете, добыв превосходного актера, или жуя на бегу бутерброды из буфета, что балуете себя?

– А еще, – Исаак Осипович ехидно улыбнулся, – за Кириллом Андреевичем больше сорока песен, под которыми я не постеснялся бы поставить свою фамилию. Более того, был бы счастлив, если бы такая музыка мне пришла в голову.

– Так это ваш «Вальс-бостон»? – Мейерхольд на глазах расслабился. – Неделю назад был у Вертинского на концерте…

– Я рад, что вам понравилось. – Новиков кивнул и обратил внимание на мигающий огонек телефона. – Прошу прощения. – Он поднял трубку.

– Товарищ восьмой? – Голос телефонистки, мягкий и грудной, казалось, проникает сразу в подсознание. – Вызов от товарища сто двадцать шесть.

– Соединяйте.

– Кирка, ты куда пропал? – Надя, не обнаружив мужа дома, решила узнать, где пропадает благоверный.

– Привет, солнышко. Да сначала был у руководства, а потом вот предложили посетить премьеру нового фильма. Может, присоединишься?

– Нет, милый. У меня ночные стрельбы, а потом утром вручение знаков отличия лучшим выпускникам снайперской школы. Ты к утру-то будешь?