с изрытым глубокими морщинами лицом, повел себя, как настоящий мужчина. Отец держался, когда на него со всех сторон сыпались открытые угрозы, грязные слова, запреты об общении им со мной и его сыном. Ни единого упрека, ни единой замызганной фразы не было сорвано с его уст. В его глазах, руках, теле нет ни одного проявления злости, только-только горькие сожаления.

Бросая украдкой взгляд на отца, завязавшего разговор с легкостью благовоспитанного человека с тем, кто является новым мужчиной его бывшей супруги, меня одолевают мысли, как он изменился. Другой бы на его месте проявил дерзость, ревность, остерегался бы такого общения, смотрел из-под опущенных ресниц на соперника, сердясь. Но не он. С ним произошли глобальные перемены. И… не сон ли это, не сон, что он стал таким, каким я всегда представляла его, сильного, справедливого, доброго? Я чувствую, как мое сердце тянется к этому новоявленному мужчине, чем-то напоминающим своей деформировавшейся внешностью любимого дедушку. Не могу объяснить себе, что со мной происходит. Подобного я не чувствовала. До того, как я узрела его здесь, я была сдобрена не лучшими мыслями о нем. Но не тотчас. Обуреваемая неизвестными доныне мне чувствами, я желаю подойти к нему, я желаю поговорить и выслушать этого человека. Он давно мне хочет что-то сказать.

Внезапно, будто распознав, что кто-то взирает и думает о нем, он встречается глазами со мной, и я молча выдерживаю его взгляд. Сказав что-то Марку, тот улыбается. Не говорят ли они обо мне? Эндрю уважительно встречает обоих и рукой указывает, куда им можно присесть.

Спугнутая высказыванием Даниэля, что он увидел Мейсона, идущего к нам, я отвлекаюсь от своих дум.

Музыканты на сцене. Гости толпятся, занимают места, ожидая молодых с таким нетерпением. Джексон на сцене. «Отошел от меня как можно дальше?»

Жених, находясь в крайней тревоге, размещается у арки. Я стою рядом с Даниэлем в самом конце дорожки — мы не проходим и уступаем места родственникам семейства Эндрю. Меня охватывают переживания, что мы даже не успели поговорить с Ритчелл до начала церемонии. Думается мне, что, еле сдерживая эмоции, я бы вряд ли поддержала бы её.

Секунда, две, нежным контрастом вливается ангельская музыка Johann Pachelbel «Сanon in D Major». Скрипка поет завораживающие сердце фразы, выводя их тонкой-тонкой линией, и поднимается ввысь под извивы мелодии, создавая неразличимую мягкую дымку, реявшую над красотой необъятных далей. Все замирают, пораженные, взволнованные. Мое сердце тоже не находит себе покоя. И меня кидает то в мороз, то в жар. Пилотирующий этим вечером озвучивает:

— Свадебное празднество объявляется открытым! Встречаем овациями нашу неподражаемую цветущую грацию Жозефину-Ритчелл!

Врата раскрываются и медлительно в движениях вереницею входят по напыщенному сладостным трепетом воздуху, взявшись под руку, невеста-дочь и отец. Волнующие впечатления, пребывающие в сердцах всех смотрящих и идущих, гармонируют с сияющим радостью небом. Воплощенное совершенство красоты плывет в молочном, из фатина, кружевном, с искрящимся блеском алмазов, облегающем, подчеркивающем её стройную талию, с открытым сзади вырезом, подвенечном платье «русалка». Объемная пышность ткани, на котором запечатлен настоящий бал цветов, прибавляется от колена девушки. Ступая по зеркальном полу, она волочит за собой роскошный, в несколько метров шлейф. Грудь невесты искрится огнями, ослепляя всех нестерпимым мерцанием под растопленными солнечными лучами. Удлиненный подол платья, ниспадающий складками, усеян сотнями перьев и, словно купаясь в воздушной морской пене, дива одним лишь видом заставляет восторженно оборачиваться каждого и смотреть не отрываясь. Она нежно взмахивает ручкой, которая держит букет, состоящий из лилово-белых пионов и веточек лаванды с коробочками распустившегося хлопка, перевязанный жгутом, и со счастливой улыбкой плачет, не скрывая чувств, охватывающих её в этот самый трогательный момент в жизни. Скромно декольтированный парадный наряд придает образу сдержанность, невинность, скромность. Крой длинных рукавов, пошитых тонкой, по цвету кожи, сеткой, также испещрен перышками, что усиливает романтичность, пушистость, легкость королевы бала. Протяженная сетчатая фата, вздымаясь вверх в объятиях с ласковым ветерком, придает невесте воздушность, пленительность, будто она вот-вот взлетит и воспарит над землей, как ангел небесный. Тонкий веночек из лаванды покрывает её мелкие завитушки на средне-русых волосах. Из невидимых сфер с отблеском земного блаженства испускаются облака кадильного дыма. Отец, с блестящими глазами и все это время, не стирая теплую-теплую улыбку с лица, почтительно целует дочь в щеку и отдает ее ладонь жениху. Мое сердце сладко сжимается. Ком встает в горле. Я непроизвольно смотрю на своего отца в эти моменты. Обняв невесту за спину, поцеловав в висок, он отпускает руку любимой, и они становятся друг напротив друга. Ведущий произносит трогательную-трогательную речь, слова которой врезаются в моё сознание все глубже и глубже, отчего из моих глаз струей текут слезы, и спрашивает молодых об их желании стать супругами и пронести любовь сквозь года. В этот момент Даниэль нащупывает мою руку, лежащую на его плече, и сжимает её, преисполняя сладкой печалью грудь. И после утвердительных, сказанных волнующимися голосами, ответов в знак преданности и бесконечности чувств молодые обмениваются кольцами, которые подает им на белой маленькой подушке троюродная пятилетняя сестра невесты, самая младшая гостья праздника. Устремляя полной нежности взгляды друг на друга, брачующиеся произносят поочередно завораживающие сердце обещания с бесподобной чувственностью. Слезинки Питера, секунда за секундой смахиваемые им с ресниц, переполняют мое замиравшее сердце. Слезы сильнее исторгаются из моих глаз. Одни растрогано шепчутся о том, какие красивые и какие влюбленные молодые, другие делают снимки, в то время, когда мое опьяненное мелодией воображение бессознательно принуждает думать о своем втором сердце и искать его среди других. Но моя же любовь, запечатленная в глазах, ярко свидетельствует о моей же лжи, сливая радость с болью.

Таинство любви у алтаря неизъяснимо сплетает новобрачных и их любовь приобретает отблеск благоговения.

Я плачу, плачу от счастья! На мое запястье капают слезы. Я не в силах остановить их.

— Объявляю вас мужем и женой! Скрепите вашу любовь поцелуем!

Душа распускается при виде этих двух сплетенных устами, как белых лебедей. До каждого присутствующего доносится дыхание любовного неторопливого нежного поцелуя, как легкая зыбь озера.

— И с этого момента вы стали еще ближе друг другу! Поздравляем Питера и Жозефину! Встречаем новую семью, семью Моррисов!

Обрушивается поток аплодисментов, троекратные крики «ура», все подымаются с мест. Муж и жена, крепко сплетя ладони, окруженные изъявлениями поздравлений, цветут пышным цветом и несут по дорожке свою любовь. Вихрь лепестков белых роз осыпается на них со всех сторон. Порхающие над головами счастливчиков белые голуби в душистом тумане из роз ознаменуют символ мира