Он поднял красные, воспаленные глаза. Эда узнала сразу, но первой назвала имя Сабран.

– Никлайс Рооз, – сказала она, и голос у нее был как лед.

Сабран Девятая. Тридцать шестая королева дома Беретнет. Почти десятилетие он презирал ее издалека, а теперь вот она.

И рядом с ней та, которую ему приказали убить.

Он помнил ее при дворе как Эду Дариан. Эрсирка на какой-то мелкой придворной должности. Теперь, как видно, поднялась повыше. Он помнил ее глаза, темные и пронзительные, и с какой гордостью она держалась.

– Доктор Рооз, – сказала Сабран.

Так говорят о крысе.

– Ваше величество. – Голос Никлайса тоже сочился надменностью. Он наклонил голову в поклоне. – Великое удовольствие – видеть вас снова.

Королева Иниса села по другую сторону стола.

– Ты, конечно, помнишь госпожу Эду Дариан, – сказала она. – Теперь она известна как дама Эдаз ак-Нара, виконтесса Нурты.

– Дама Нурты. – Никлайс склонил голову. Он не представлял, каким образом молодая камеристка достигла таких высот.

Она осталась стоять, скрестив руки на груди:

– Доктор Рооз.

Никакие чувства к Никлайсу не отразились на ее лице, но, судя по тому, как она чуть ли не заслоняла собой Сабран, чувства эти были не слишком теплыми.

Никлайс старался не встречаться с ней взглядом. Он неплохо умел скрывать свои намерения, но что-то в ее глазах подсказывало, что эта женщина может видеть людей насквозь.

Клинок холодил ладонь. Калайба предупреждала, что Эда быстротой движений превосходит любую обычную женщину, но ведь она не подозревает, что при нем что-то опасное. Бить придется сильно и быстро. И не с той руки.

Сабран положила ладони на стол, сведя кончики пальцев:

– Как ты заплыл так далеко в Бездну?

Пришло время лгать.

– Я, моя госпожа, – ответил он, – пытался бежать из изгнания, которое вы на меня наложили.

– И вообразил, что можно пересечь Бездну на веслах?

– Отчаяние толкает мужчин на безумие.

– Как и женщин. Наверное, потому я и взяла тебя на службу в те давние годы.

Он скривил уголок рта:

– Ваше величество, я впечатлен. Не думал, что столько злобы может уместиться в одном сердце.

– У меня хорошая память, – сказала Сабран.

Его затошнило от ненависти. Для нее ничего не значили семь лет его плена на Орисиме. Она и сейчас не даст ему вернуться в Ментендон, и все потому, что ей стыдно. Потому что он унизил ее в собственных глазах. Он это видел по ее беспощадному взгляду.

Калайба выжмет из этих глаз слезы. Ведьма обещала, что смерть Эды Дариан сломит Сабран Беретнет, а сломив королеву, Калайба отдаст ее Безымянному. Глядя на нее, Никлайс желал этого. Хотел, чтобы она страдала. Чтобы пожалела. А надо всего лишь убить ее прислужницу и забрать у нее белый камешек, что она носит на себе.

Калайба воскресит его, даже пронзенного мечами стражи. Он вернется в Ментендон не просто богатым – с Яннартом! Она вернет ему Яннарта.

Если он не исполнит приказа, Лая умрет.

– Хочу, чтобы ты знала, Сабран Беретнет, – зашептал Никлайс. От боли в культе у него слезились глаза. – Ты мне отвратительна. Ненавижу каждую твою ресницу, каждый палец на руке, каждый зуб во рту. Ненавижу тебя всю до мозга костей.

Сабран, не дрогнув, встретила его взгляд.

– Глубину моей вражды тебе не измерить лотом. Я с каждым рассветом проклинал твое имя. Я жил с одной мыслью – создать эликсир жизни и отказать в нем тебе. Я об одном мечтал – разрушить все твои замыслы.

– С ее величеством так не говорят, – одернул один из блистательных рыцарей.

– Я буду говорить с ее величеством, как мне угодно. Если она хочет меня остановить, пусть скажет сама, – отрезал Никлайс, – а не выставляет вместо себя окованных железом болванов.

Сабран все молчала. Рыцарь взглянул на нее и отступил, сжав губы.

– Сколько лет я провел на том острове, – сквозь зубы цедил Никлайс. – Годы на клочке земли у мыса Хайсан, под надзором, под подозрениями. Годами ходить по тем же улочкам, изнывая по дому. И все потому, что обещал тебе дар, которого не сумел вручить, а ты, королева Иниса, простодушно заглотила наживку целиком. Да, я заслужил выволочку. Да, я набедокурил, и год-другой пошел бы мне на пользу. Но семь лет… Святой, смерть на костре была бы милосерднее!

Он так стиснул клинок, что ногти вонзились в ладонь.

– Я бы простила, что ты выманил у меня деньги. Простила бы ложь, – прошептала Сабран. – Но ты воспользовался моей слабостью, Рооз. Я, молодая, напуганная, доверила тебе скрытые в душе страхи, которых не открывала даже своим дамам опочивальни.

– И это стоит семи лет изгнания.

– Чего-то это да стоит. Быть может, я бы извинилась, выкажи ты хоть малейшее раскаяние за ложь.

– Я писал тебе, пресмыкался, – брызгал слюной Никлайс, – после того как Обрехт Льевелин отказал мне в праве на возвращение. Он так рвался пощупать тебя между ляжками, что оценил это сокровище выше…

Сабран, без кровинки в лице, встала, и все протазаны в каюте нацелились ему в грудь.

– Ты больше ни слова не скажешь о Льевелине, – с убийственным спокойствием произнесла она, – или тебя побросают за борт по кускам.

Он слишком далеко зашел. Рыцари-телохранители в каюте не опускали забрал; он видел на их потрясенных лицах омерзение, которого не вызвала бы обычная грубая брань.

– Он умер? – догадался Никлайс. – Так?

Молчание подтвердило его догадку.

– Я не получила того письма, – по-прежнему негромко заговорила Сабран. – Почему бы теперь не пересказать мне его содержание?

Никлайс угрюмо захихикал:

– О Сабран! Совсем не изменилась за семь лет. Сказать тебе, зачем я здесь на самом деле?

Холодный клинок в горящей ладони. За спиной Сабран все в том же неведении Эда Дариан. Один прыжок – и он достанет ее горло. Он уже слышал визг Сабран. Видел, как слетает маска, заменяющая ей лицо. Видел ее слезы.

И тогда дверь распахнулась, и в каюту шагнула Тани Мидучи собственной персоной.

У него отвисла челюсть. Рыцари-телохранители поспешили загородить ей дорогу скрещенными протазанами, но Тани оттолкнула их в явной готовности вцепиться ему в глотку.

– Этому человеку нельзя доверять! – рявкнула она, обращаясь к Сабран. – Он вымогатель, чудовище…

– Ах, госпожа Тани, – сухо заметил Никлайс, – вот мы и снова встретились. Должно быть, нити наших судеб крепко переплелись.

По правде сказать, он опешил, увидев ее. Никлайс был уверен, что Тани утонула или что Золотая императрица ее догнала. Он представить не мог, каким образом она оказалась при королеве Инисской.