— Моя мать была здесь божьей женой; она научила меня всем песням и заклинаниям, угодным Великому Пастырю, научила делать священные курения и мази из листа, корня и ягоды. А когда я была еще молодой и красивой, то сходила с караваном в Асшай, чтобы поучиться у их магов. В этом краю собираются корабли из многих земель, и я жила там, осваивая способы исцеления, знакомые дальним народам. Лунная певица из Джогос Нхая обучала меня родовспомогательным песням, женщина из вашего конного народа научила меня волшебству травы, зерна и коня, мейстер из Закатных земель вскрыл передо мной тело и объяснил мне все тайны, скрывающиеся под кожей.

Сир Джорах Мормонт переспросил:

— Мейстер?

— Он назвал себя Марвином, — ответила женщина на общем языке. — А прибыл из-за моря. Из Семи земель, сказал он. Закатных земель. Там, где люди выкованы из железа, а правят ими драконы. Он научил меня их речи.

— Мейстер в Асшае? — удивился сир Джорах. — Скажи мне, божья жена, что носил этот Марвин на шее?

— Цепь столь тугую, что она могла вот-вот задушить его, железный господин. Звенья ее были выкованы из многих металлов.

Рыцарь поглядел на Дени.

— Только человек, обученный в Цитадели Старгорода, имеет право носить подобную цепь, — сказал он, — такие люди многое знают об искусстве исцеления.

— Почему ты хочешь помочь моему кхалу?

— Нас учат тому, что все люди — единое стадо, — ответила Мирри Маз Дуур. — Великий Пастырь послал меня на землю лечить его ягнят, где бы они ни жили.

Квото больно ударил ее.

— Мы не овцы, мейега.

— Прекрати, — гневно сказала Дени. — Она моя. Я не хочу ей вреда.

Кхал Дрого буркнул:

— Эта стрела должна выйти из моего тела, Квото.

— Да, Великий Наездник, — наклонила голову Мирри Маз Дуур, ощупывая синяк на лице. — А твою грудь следует омыть и зашить, чтобы рана не воспалилась.

— Делай тогда, — приказал кхал Дрого.

— Великий Наездник, — сказала женщина, — инструменты мои и мази находятся внутри дома бога — там целительная сила сильнее.

— Я отнесу тебя, кровь от моей крови, — предложил Кхаго.

Кхал Дрого отмахнулся.

— Я не нуждаюсь в помощи мужчины, — сказал он голосом гордым и жестким, поднимаясь без всякой помощи. Свежая кровь хлынула из раны, оставленной на груди ударом аракха. Дени торопливо придвинулась к Дрого.

— Я не мужчина, — прошептала она, — поэтому ты можешь опереться на меня.

Дрого опустил тяжелую ладонь на ее плечо. Приняв на себя часть его веса, она направилась к огромному храму, построенному из сырцового кирпича. За ними следовали трое кровных всадников. Дени приказала сиру Джораху и воинам своего кхаса охранять вход и приглядеть, чтобы здание не подожгли, пока они находятся в нем.

Миновав несколько прихожих, они вступили в высокий центральный зал под куполом. Неяркий свет сочился из укрытых над головой окон. Несколько факелов дымили на стенах. Земляной пол прикрывали разбросанные овечьи шкуры.

— Сюда, — указала Мирри Маз Дуур на массивный алтарь. Каменные с синими прожилками бока его покрывали резные изображения пастухов со стадами. Кхал Дрого лег. Женщина бросила горстку сушеных листьев на жаровню, и палата наполнилась благоуханным дымом. — Лучше, если вы будете ждать снаружи, — сказала она.

— Мы кровь от его крови, — проговорил Кохолло. — И мы ждем здесь.

Квото шагнул к Мирри Маз Дуур.

— Знахарка, жена овечьего бога. Знай — повредишь кхалу, встретишь ту же участь. — Он извлек свой нож и показал ей клинок.

— Она не сделает ничего плохого. — Дени чувствовала, что может довериться этой простой плосконосой старухе, которую она — в конце концов — вырвала из жестких рук насильников.

— Если вы должны остаться, тогда помогите мне, — сказала знахарка кровным. — Великий Наездник слишком силен для меня. Держите его, пока я буду извлекать стрелу из его плоти.

Мирри Маз Дуур опустила руку, позволив платью открыть ее грудь, и принялась копаться в резном сундуке, извлекая из него флаконы, шкатулки, ножи и иголки. Подготовившись, она отломила зазубренный наконечник и вытащила древко, распевая что-то на певучем языке Лхазарина. А потом вскипятила на жаровне вино и облила им рану. Кхал Дрого ругался, но не пошевелился. Покрыв рану, оставленную стрелой, пластырем из влажных листьев, она занялась разрезом на груди, намазав его бледно-зеленой пастой, прежде чем вернуть полоску кожи на место. Лишь сомкнув зубы, кхал сумел подавить крик. Достав серебряную иголку и катушку шелковых ниток, божья жена начала сшивать плоть. Покончив с этим делом, она провела по шву красной мазью и, покрыв его листьями, обвязала грудь кхала куском овечьей шкуры.

— А теперь ты будешь произносить молитвы, которым я научу тебя, а овечья шкура пусть остается на месте. Тебя будет лихорадить, кожа будет чесаться, а когда исцеление совершится, останется огромный шрам.

Кхал Дрого сел, зазвенев колокольчиками.

— Я пою о моих шрамах, ягнячья женщина. — Кхал согнул руку и нахмурился.

— Не пей ни вина, ни макового молока, — предостерегла она. — Тебе будет больно, но тело твое должно быть сильным, чтобы одолеть ядовитых духов.

— Я кхал, — сказал Дрого. — Я плюю на боль и пью что хочу. Кохолло, принеси мой жилет. — Старик одел Кхала.

— Я слыхала, что ты знаешь повивальные песни, — обратилась Дени к уродливой лхазарянке.

— Я знаю все секреты кровавого ложа, серебряная госпожа, и ни разу не потеряла жизнь ребенка, — поклонилась Мирри Маз Дуур.

— Мое время близко, — сказала Дени. — Я бы хотела, чтобы ты приглядела за мной, когда начнутся роды, — если ты не против.

Кхал Дрого расхохотался:

— Луна моей жизни, рабыню не просят, ей приказывают. Она выполнит твой приказ. — Он соскочил с алтаря. — Пойдем, кровь моя. Жеребцы зовут, а здесь пепел. Пора ехать!

Хагго последовал за кхалом из храма, но Квото задержался, чтобы почтить Мирри Маз Дуур яростным взглядом.

— Запомни, мейега, от здоровья кхала зависит твое собственное здоровье.

— Как тебе угодно, наездник, — ответила ему женщина, собирая горшочки и флаконы. — Великий Пастырь охраняет свое стадо.

На холме, выходящем на Королевский тракт, под ильмом поставили на козлах длинный стол из грубых сосновых досок и застелили золотой тканью, чтобы лорд Тайвин мог отужинать возле своего шатра со своими ближними рыцарями и лордами-знаменосцами. Огромные штандарты — алый и золотой — развевались над ними на высоком древке.

Тирион опоздал; недовольный собой, сбив ноги о седло, он ковылял по склону, слишком отчетливо представляя, какое впечатление производит на отца. Дневной переход выдался длинным и утомительным, и он рассчитывал сегодня крепко выпить. Сгущались сумерки, и в воздухе кружили мерцающие светляки.