забыты в течение двух столетий. Они вам известны. Мы воскресили эти идеи, чтобы ниспровергнуть Белый Совет. А теперь…

– Что же теперь?

– Революция удалась, и Совета больше нет, но народ еще волнуется. Вряд ли можно ожидать кровопролития… Мы много обещали им, конечно… Поразительно, как быстро оживают и распространяются эти забытые социалистические идеи. Мы сами, посеявшие их семена, теперь удивляемся. Я уже говорил, что в Париже пришлось прибегнуть к оружию.

– А здесь?

– Тоже волнения. Массы не хотят вернуться к труду. Все бастуют. Половина фабрик опустела, и народ толпится на городских путях. Они толкуют о Коммуне. Люди, одетые в шелк и атлас, боятся показываться на улицах. Синий холст ждет от вас всеобщего счастья… Конечно, вам нечего тревожиться. Мы пустили в ход все Болтающие Машины и призываем к законности и к порядку. Надо крепко держать вожжи – только и всего.

Грэхэм задумался. Ему хотелось показать свою независимость, и он спросил:

– И вы прибегли к сенегальской полиции?

– Она очень полезна, – ответил Острог. – Это великолепные, весьма преданные нам животные. Они не отравлены никакими идеями, по крайней мере такими, как у нашей черни. Если бы Совету пришло в голову прибегнуть к ее помощи, исход восстания был бы сомнителен. Конечно, бояться нечего – возмущение, бунт в худшем случае. Вы умеете управлять аэропилом и мигом перенесетесь на Капри, если здесь начнутся беспорядки. У нас в руках все нити. Аэронавты богаты и пользуются привилегиями. Это самая сплоченная корпорация в мире, так же как и инженеры Управления Ветряных Двигателей. Мы властелины воздуха, а кто владеет воздухом, тот владеет Землей. Все влиятельные лица на нашей стороне. У них нет ни одного выдающегося вождя, кроме вожаков небольших тайных обществ, которые мы организовали еще до вашего пробуждения. Но все эти вожаки – интриганы или сентиментальные дураки и враждуют друг с другом. Ни один из них не годится в вожди. Правда, может произойти плохо организованное восстание. Не стану скрывать – это вполне возможно. Но вы не должны из-за этого прерывать свои упражнения в воздухе. Прошли те времена, когда народ мог делать революцию.

– Возможно, что и так, – согласился Грэхэм. – Пожалуй, вы правы. – Он с минуту подумал. – Да, этот новый мир полон сюрпризов для меня. В мое время люди мечтали о демократии, о том, что наступит время всеобщего равенства и счастья.

Острог пристально посмотрел на него и сказал:

– Дни демократии миновали. Навсегда. Она расцвела в Греции еще в те времена, когда люди пользовались луком и стрелами, и отцвела с появлением регулярных армий, когда нестройные, неорганизованные массы потеряли всякое значение, когда главную роль в войне стали играть пушки, броненосцы и железнодорожные линии. Наш век – век капитала. Капитал теперь всемогущ. Он управляет и землей, и водой, и воздухом. Сила в руках у тех, кто владеет капиталом… Таковы факты, и вам следует с ними считаться. Мир для толпы! Толпа в роли верховного правителя! Уже в ваши времена принцип этот подвергался осуждению. Теперь в это верит только стадный человек, человек толпы.

Грэхэм ничего не ответил. Он стоял, мрачно задумавшись.

– Да, – продолжал Острог, – времена, когда простой человек имел значение, миновали. В деревне один человек равен другому или почти равен. Первоначально аристократия состояла из храбрых и смелых людей. Она была своевольна, дралась на дуэлях, поднимала междоусобицу. Собственно говоря, настоящая аристократия появилась с укрепленными замками и рыцарским вооружением и исчезла после изобретения мушкетов. Это была вторая аристократия. Век пороха и демократии был только переходным. В наше время механизм городского управления и сложная организация уже недоступны пониманию простого человека.

– Однако же, – возразил Грэхэм, – в вашем способе управления есть нечто возбуждающее недовольство, вызывающее протест и попытки восстания.

– Пустое, – возразил Острог, принужденно улыбаясь, – казалось, он хотел отстранить от себя этот неприятный разговор. – Поверьте, я не стану понапрасну возбуждать недовольство, которое может уничтожить меня самого.

– Странно, – произнес Грэхэм.

Острог пристально посмотрел на него.

– Неужели мир должен непременно идти этим путем? – спросил взволнованный Грэхэм. – Неужели нет другого? Неужели все наши надежды неосуществимы?

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Острог. – Какие надежды?

– Я сын демократического века. И вдруг встречаю аристократическую тиранию!

– Но ведь вы сами-то и есть главный тиран.

Грэхэм покачал головой.

– Хорошо, – сказал Острог, – рассмотрим вопрос по существу. Так всегда было и будет. Торжество аристократии – это победа сильного и гибель слабого, следовательно, переход к лучшему.

– Вы говорите: аристократия! Но этот народ, который я встречаю…

– О, не эти, – перебил его Острог. – Они осуждены на уничтожение. Порок и наслаждение! У них не бывает детей. Все они осуждены на вымирание. Назад возврата нет, раз мир вступил на этот путь. Излишества и, наконец, эвтаназия для всех искателей наслаждения, сгорающих в пламени, – вот путь для улучшения расы.

– Приятная перспектива! – воскликнул Грэхэм. – Но… – Он задумался на мгновение. – Но ведь есть же и другие. Толпа, масса простых, бедных людей. Что же, они должны тоже вымирать? Это возможно! Они страдают, и эти страдания даже вы…

Острог сделал нетерпеливое движение, и голос его зазвучал не так ровно, как прежде.

– Не беспокойтесь об этом, – сказал он. – Еще несколько дней – и все уладится. Толпа – это безумное животное. Что за беда, если люди толпы вымрут? А те, кто не вымрет, будут приручены, и их погонят, как скот. А я не люблю рабов. Вы слышали, как кричал и пел народ несколько дней назад? Они заучили песню, как попугаи. Спросите любого из них, когда он успокоится, о чем он кричал, и он не ответит вам. Они думают, что кричали из-за вас, выражали вам свою преданность. Вчера они были готовы растерзать Белый Совет. А сегодня уже ропщут на тех, кто его сверг.

– Нет-нет, – возразил Грэхэм, – они кричали потому, что жизнь их невыносима, безрадостна, потому что они… они надеялись на меня.

– На что же они надеялись? На что же они надеются теперь? И какое право они имеют надеяться? Работают они плохо, а требуют платы за хорошую работу. На что вообще надеется человечество? На то, что появится наконец сверхчеловек – высшая, лучшая порода людей, и низшие, слабые, полуживотные подчинятся им или будут истреблены. Подчинятся или будут истреблены! В мире нет места для глупцов, негодяев, неврастеников. Их долг – возвышенный долг! – умереть. Умереть от своей неприспособленности! Вот единственный путь – животному стать человеком, а человеку подняться на высшую ступень развития.

Острог задумался, потом продолжал, повернувшись к Грэхэму:

– Могу себе представить, как воспринимает наш мир