Хм…

А почему нет, собственно? Она припомнила свои же слова, которые искренне произносила совсем недавно. Попробовала оценить происходящее взглядом аборигена, для которого «человек чести» не пустой звук, но буквально другая порода людей. А император - не тот, кому повезло родиться в правильной семье, выиграть гонку нескольких миллионов сперматозоидов к яйцеклетке, а в прямом смысле – отмеченный Господом.

Ни хрена себе! – полоснула короткая и очевидная мысль. Они же не играют! Не выполняют какой-то специфический ритуал, а проживают все это. Для них происходящее столь же серьезно, как для женщины с земли – физика и, скажем, законы исторического развития.

- Раньян, бретер, по прозвищу Чума, - звучно провозгласил мальчик. - Ты сражался за меня и проливал свою кровь. Ты был готов умереть за меня и едва не погиб. За это дарую тебе высшую награду, что мне доступна. Ты преклонил колени как человек, лишенный положения и дворянского достоинства. Но поднимешься моим фамильяром. Отныне имя твое Раньян су Готдуа, и ты - Рука, что карает.

Елена понятия не имела, как переводится «су», такую приставку она еще не встречала. Но судя по бледным лицам спутников и торжественному голосу маленького императора, это было что-то невероятное, круче любых титулов и пожалований, даже одежды с императорского плеча. Раньян молча опустил голову с неровной щетиной отраставших волос.

- Хель, писец, лекарь и воительница, - обратился уже к ней Артиго. - Ты сражалась за меня. Ты не бежала от смерти, что казалась неминуемой. За это я вознаграждаю тебя. Ты преклонила колени как человек без прошлого и дворянского достоинства. Но поднимешься моим фамильяром. Отныне имя твое Хелинда су Готдуа, и ты – Рука, что исцеляет.

Держа меч-кинжал обеими руками, с трудом удерживая клинок ровно, мальчик-император поочередно коснулся острием лбов Раньяна и Елены, так, чтобы слегка оцарапать кожу, выпустив капельку крови, немедленно смытой дождем.

- А теперь встаньте.

Они повиновались, Елена, то есть Хелинда су Готдуа (что бы это ни значило), снова помогла бретеру. Прочие не двинулись с места, будто происходящее было настоящим таинством, связывающим троих удивительными узами.

- Отныне вы стоите предо мной выше владык мира сего, выше королей и герцогов, - строго пояснил маленький правитель. - Потому что титулы и семейные узы не выбирают, они достаются по праву рождения и Божьим попущением. Вы же связали свои жизни с моей по собственной воле. Теперь ваши слова, это мои слова. Ваши деяния – мои деяния. Там, где лягут ваши головы, должно быть, окажется и моя…

Артиго запнулся, и Елена закончила про себя: «или наоборот».

Раньян приложил руку к сердцу и вымолвил с бесконечным уважением:

- Мой повелитель…

И, кажется, на этом слова у бретера закончились. Раньян попросту не знал, что сказать. Елена по-прежнему не воспринимала представление всерьез… но видела, что для остальных все происшедшее имеет такую же силу, как если бы каждый из них получил настоящую грамоту со всеми печатями. Монарх пообещал, а слово монарха превыше всего, ведь его слышит сам бог. И Елена решила, что, почему бы и нет? В конце концов, она же сценарист, автор лучших пьес в этом мире. Так… что бы такого сказать, достойно завершая сцену… Чтобы не стыдно было запомнить хронисту Гавалю цин что-то-то там. Запомнить и рассказать людям, как летописцу прошлого и будущего.

Женщина кашлянула, прочищая горло, и вымолвила, отчетливо, со значением проговаривая каждый слог:

- Ваше Величество. Вчера Вам принадлежала лишь моя жизнь как подданной. Сегодня я отдаю в Ваши руки свою верность.

- Да будет так, - кивнул Артиго, опуская кинжал. Он тяжело, прерывисто вздохнул, как смертельно уставший, опустошенный душевно человек. Очевидно, мальчику тоже нелегко далась эта удивительная сцена. Он подошел к своим новоиспеченным фамильярам, широко развел руки, словно обнимая всех, кто стоял у телеги.

- Друзья мои, - проговорил маленький император, и голос его начал ощутимо ломаться, будто мальчик с трудом сдерживал рыдание. – Мои… друзья…

Промокшие, замерзшие беглецы собрались ближе, окружили монарха.

- Пусть Господь простит наших врагов… - сказал Артиго так тихо, что, кажется, его расслышала только Елена-Хелинда. Услышала и содрогнулась, узнав собственную цитату.

- … потому что мы не простим.

«Как я уже писал тебе, несть числа мнениям - когда и как началось Лихолетье. Но я знаю – не верю, а просто знаю, что Война Хлеба и Гнева стала предопределенной не когда Остров Соли в лице своих нобилей решил, что пришло их время стать явными хозяевами мира. Не в тот час, когда воины графа Шотана Безземельного вошли в здание Желтого дворца, сея погибель и не оставив живым ни одного регента. И даже Ночь Печали в Пайт-Сокхайлхейе я не назову событием, что разделило историю мира на две части.

Нет… Смертный Век начался в тот вечер, на закате, когда Артиго Готдуа впервые назвал себя Императором и одарил нас милостями, хоть и на словах. А мы приняли их, назвав себя его верными… нет, не слугами, но сподвижниками. Увы, самый точный пересказ не в состоянии описать то, что произошло тогда. Нельзя передать словами убожество этой сцены. Дождь, грязь, мальчишка, похожий на мокрого воробья, с трудом удерживавший слишком тяжелый для него клинок. И кучка жалких оборванцев, беглецов, которых нигде не ждут, которым никто не рад. Но в то же время… это было прекрасно. Возвышенно. Благородно.

После мы творили вещи страшные, противные человеческой природе и заветам Божьим. Мы осквернили руки кровью, а душу – грехом. Не было нам оправдания, а потому не раз и не два порывался я уйти, оставить служение. Но… каждый раз оставался. Не из страха, не из жадности, а ведомый памятью о том часе, когда мальчик, чьим уделом было прожигание жизни в тени герба великой семьи, почувствовал себя настоящим Правителем. Господином, который знает цену благородному достоинству и награждает истинную верность как Совершенный Хлебодар. О мгновении, когда простые люди, сведенные вместе волею случая и Божьего промысла, решили, что теперь их удел – служба такому повелителю. Решили - и добровольно приняли на себя тяготы беззаветного служения, хотя могли и должны были выбрать безоглядное бегство.

Именно тогда и ни днем раньше в Ойкумене на самом деле появилось два Императора.

Утром же мы отправились дальше на север, как предлагала Хель. Юный Артиго, которому лишь предстояло обрести прозвище Жестокосердного. И его армия, которая по-прежнему была маленькой, но уже не вызывала смех, ибо шайка