Мы выпустили утят — два разных модифицированных выводка — у пруда на ферме и каждое утро наблюдали за их поведением.

Бола скрылся в камышах, а остальные притаились, вслушиваясь в его мысли, которые доносил ветер. Химическая память — вещь очень хрупкая, на большом расстоянии ее трудно улавливать, однако, сосредоточившись, мы могли понять, что он видит и думает.

— Где же утки? — спросила Кэндис. — Ш-ш!

— Я их не вижу.

— Вспугнешь!

— Отлично. — Вся семерка одинаковым жестом скрестила руки на груди.

От Болы приходило изображение утят, которые тыкались друг в друга клювами у самой кромки воды. Они были покрыты желтым пухом, на месте которого еще не выросли перья.

— Видишь? Один из них заметил кусочек мха, и остальные тут же прибежали!

Может, он позвал их писком. А может, это случайность.

Вокруг пруда мы установили датчики феромонов, чтобы регистрировать обмен химической памятью внутри утиного кластера. До сих пор нам не удалось ничего обнаружить, и теперь мы пытались с помощью наблюдений доказать, что утята мыслят как единое существо.

— Ути-ути, иди сюда!

— Кэндис! — завопила Меда.

Утенок, собиравшийся забраться на ладонь Кэндис, убежал вместе остальными. — Что?

— Может, ты не будешь вмешиваться в наш эксперимент?

— Я просто хотела его подержать.

— А нам нужно, чтобы он оставался диким и не привязывался к человеку.

— Отлично. — Она повернулась и пошла прочь. Все правильно — ведь это мы проводим тут каждое лето. Это наша ферма.

Да, лето будет долгим, передал Стром.

В тот день мы отправились купаться одни, а вернувшись, нашли Кэндис в лаборатории, где она создавала собственную утку.

Замечательно.

— Смотри! У меня тоже будет утка!

Смотреть не хотелось, но я предложила хотя бы притвориться, что нам интересно.

Кэндис показала последовательность генов, которой она воспользовалась — модифицированную цепочку, применявшуюся при работе с бобрами.

— Мы уже это пробовали, — заметила Меда.

— Знаю. Видела ваши записи. Я встраиваю другую обонятельную цепочку.

Она смотрела наши записи!

В защищенном паролем компьютере.

Я призывала к спокойствию, но лицо Меды исказилось от ярости.

— Удачи, — сквозь зубы процедила она, и мы ретировались.

В сарае Меда дала волю чувствам, слишком сильным для химических мыслей. Ее эмоции заполнили чердак, и, свиньи, которых создавала Матушка Рэдд, взволнованно захрюкали.

— Она крадет наш проект! Она крадет наши записи! Пусть катится отсюда!

— Просто она хочет поучаствовать. Никто в это не поверил.

— Мы не должны подозревать ее в дурных намерениях, — настаивала я.

Мануэль зарычал, и его ярость оставила в воздухе извилистый след.

— Никому не запрещено участвовать в конкурсе по генной инженерии на Научной ярмарке.

Мы должны что-то предпринять. Но что?

Никто не смотрел на меня. Нам нужно больше уток. Насколько больше? Намного.

Все повернулись ко мне, и я вдохнула запах консенсуса, похожий на аромат свежего хлеба. Можно было бы заупрямиться, тем не менее я не стала этого делать. Мне тоже хотелось выиграть конкурс.

— Прекрасно.

Мы перенесли в сарай все инкубаторы, какие только нашлись в лаборатории. Правда, Кэндис уже успела занять пару штук. Потом мы собрали еще дюжину из запасных частей.

Для конструирования мы выпросили в Институте у профессора Эллас новейшие цепочки генов — млекопитающих, земноводных, птиц. Все, что можно запихнуть в ДНК уток. Забыв об обязанностях, мы принялись создавать яйца, не прерываясь даже во время уроков. Когда нам все это надоело, инкубаторы были до отказа забиты утиными яйцами.

Мы рассчитывали, что в таком количестве материала обязательно обнаружится что-нибудь интересное, достойное доклада на Ярмарке. Кэндис не сможет тягаться с нами по объему данных для исследований. Так что мы утрем ей нос.

— Ну и в каком яйце какие гены?

— М-м, — замялась Меда.

Матушка Рэдд разглядывала ряды утиных яиц. Мы спрятали инкубаторы в пустующих стойлах, но не заметить свисающие с балок электрические кабели было невозможно.

— Нигде нет маркировки. — Она укоризненно зацокала языком, усмотрев нарушение процедуры.

— М-м, — вновь протянула Меда.

— Где управляющая переменная? Где лабораторный журнал?

Мы не осмелились даже промычать. Нам было стыдно. Я ждала вполне заслуженного выговора, однако Матушка Рэдд удивила нас.

— Пойдемте в дом. Хочу вас кое с кем познакомить.

Мы спустились с чердака и вслед за Матушкой Рэдд пошли через двор к дому. Очень хотелось выпалить: «Я вас предупреждала», — но я сдержалась.

Стром и Бола бросали на меня виноватые взгляды. Неважнецкие из нас ученые.

В зале мы увидели Кэндис и еще один кластер. Квинтет, лет тридцати, все мужчины. Один слушал Кэндис при помощи стетоскопа, второй выстукивал грудную клетку другой близняшки.

— Доктор Томасин. Познакомьтесь с Аполло.

Даже для такой большой комнаты четыре кластера — это чересчур, особенно если один из них септет. Мы прижались к стене, позволив Меде обменяться рукопожатием с интерфейсом доктора Томасина.

— Аполло Пападопулос! Рад познакомиться — у вас прекрасная родословная.

— Угу. Спасибо.

Кому какое дело до нашей родословной! Нас спроектировали, создали, а потом вырастили в яслях Минго. Насколько нам известно, наша родословная — результат того, что какие-то ученые в какой-то лаборатории смешали яйцеклетки и сперматозоиды.

— Я врач Кэндис. Она мое творение. Некоторые из девочек Кэндис покраснели.

Для специалиста по генной инженерии он слишком молод. Наверное, очень способный, раз ему удалось создать септет.

Сравните его лицо с лицом Кэндис, передал Бола.

Теперь и я увидела то, на что обратил внимание Бола. Томасин был генетическим донором для Кэндис. Если бы она родилась естественным путем, его бы называли биологическим отцом.

Очень необычно. У нас нет ни отца, ни матери, однако мы прекрасно знаем, что означают эти понятия. Матушка Рэдд для нас скорее наставник, хоть и называется матерью.

— Поздравляю, — произнесла Меда.

— Спасибо.

Он повернулся к Матушке Рэдд и стал обсуждать какие-то подробности наносплайсинга, и мы выскользнули из комнаты. Кэндис увязалась за нами.