Итак, Карл II, как мы уже упомянули, умер в 1700 году, и все завертелось по новой. Прежде чем отойти в мир иной – бездетным, в обстановке, когда каждый, кто имел доступ к королевскому уху, с жаром нашептывал в него советы относительно того, кому именно следует оставить трон – французским Бурбонам или же, наоборот, австрийским правителям, – король подписал документ: «оставляю Бурбонам» – и отдал концы. Везунчиком, который выиграл в лотерею испанский престол – хотя это всего лишь оборот речи, потому как дитя-то получило тот еще подарочек, – оказался паренек по имени Филипп V, внук Людовика XIV, приехавший сюда через не хочу, поскольку чуял, что добром это не кончится. С другой стороны, отвергнутый претендент, эрцгерцог Карл, воспринял решение о престолонаследии с огромной обидой; а еще хуже была реакция его семейства – императорского дома Австрии. Англия в розыгрыше призов не участвовала; однако, верная своей неизменной политике не подыгрывать ни одной могущественной державе и ни одному сильному правительству в Европе (именно по этой причине англичане, уже значительно позже, сначала влезут в Европейский союз, а потом постараются разрушить его изнутри), заключила союз с Австрией с целью воспрепятствовать чрезмерному усилению Франции путем присоединения, на правах родства и союзничества, Испании и испанской части Америки. Так было положено начало Войне за испанское наследство, которая продлится двенадцать лет и станет европейской войной высшей пробы, поскольку публика-то играла и за наших и за ваших. И хотя в это корыто совал свое рыло каждый, в конце концов по счетам, как всегда, заплатили все мы: австрияки, англичане и голландцы слетелись, как стервятники, жаждая отхватить кусок, заграбастали наши владения в Италии, разграбили андалузские побережья, атаковали наш флот – средство связи с Америкой – и высадились в Лиссабоне, чтобы завоевать Полуостров и посадить на трон австрийского чувака. Борьба была долгой, дорогой и жестокой, потому как большей частью велась на испанских землях, а ко всему прочему еще и местное население разделилось – кто за кого, как это чаще всего и бывает, в прямой зависимости от того, к какому боку ближе лежал – или казалось, что лежал, – собственный бумажник. Кастилия, Наварра и Страна Басков записались во французскую партию Филиппа V, а Валенсия и королевство Арагон вместе с Каталонией высказались за австрийского эрцгерцога. Австрийским войскам удалось оккупировать Барселону и Мадрид, чему предшествовало несколько сражений, среди которых битва при Альмансе, Бриуэге и Вильявисиосе. Как бы то ни было, Испания Бурбонов и союзная ей Франция войну эту выиграли; но к тому времени мы были уже настолько жалки в военном и дипломатическом отношении, что побежденные получили от этой войны больше, чем мы, и победа Филиппа V обошлась нам слишком дорого. Утрехтский мирный договор оказался выгодным для всех, кроме заинтересованной стороны. Франция упрочила статус ведущей мировой державы, а вот Испания потеряла все европейские владения, которые у нее еще оставались: Бельгию, Люксембург, Сардинию, Неаполь и Милан; а на закуску – Гибралтар и Менорку, удержанные англичанами в качестве морской базы для своей средиземноморской эскадры. Кроме того, у нас оставались и внутренние проблемы – каталонский вопрос. Дело в том, что в ходе войны каталонцы выступили за эрцгерцога Карла, а одной из причин этого решения была память о французском нашествии полувековой давности, когда война на территории Каталонии при Филиппе IV научила каталонцев ненавидеть французских освободителей: они теперь слишком хорошо знали, куда засунул каталонские фуэрос и прочие их привилегии Людовик XIV. А тут как раз, ко всему прочему, Филипп V, вознамерившись превратить этот многовековой дом терпимости в современную централизованную монархию, издал декрет, в котором заявил: «Считаю целесообразным (в соответствии со стремлением привести все мои испанские владения к единству законов и практике их применения в каждодневном использовании и в судах, руководствуясь равным образом и повсеместно законами Кастилии) упразднить и считать полностью утратившими силу все фуэрос». Так что то, что поначалу казалось всего лишь особой позицией Каталонии при выборе между королем из дома Бурбонов и королем австрийским, со ставкой – тут уж просто не повезло – на проигравшего, стало локальной гражданской войной, еще одной страницей в нашем пухлом архиве домашних безумств. И когда Арагон, вернувшись к национальной покорности, смирился и вся Испания признала королем Филиппа V, Каталония и Балеарские острова с этим не согласились. Поначалу Барселона рассчитывала на помощь англичан, однако помощь эта так и не пришла (прежние союзники, напротив, теперь помогали блокировать город с моря), и покинутая всеми, осыпаемая бомбами Барселона в своей героической и трогательной обороне упорствовала одна. Проиграла, конечно. Сегодня трехсотлетний юбилей тех событий. А когда проигрываешь, приходится платить по счетам. Филипп V в виде наказания отобрал у каталонцев все их фуэрос и привилегии – оставив их, за лояльность Бурбонам, баскам и наваррцам. И все это добро каталонцам не удастся вернуть себе вплоть до Второй республики. Тем не менее, хоть и побежденные, но дьявольски верные самим себе, они на следующий же день после поражения засучили рукава и вновь взялись за дело, дав старт тем самым (благодаря декрету, который аннулировал фуэрос, но давал другие преимущества, как, например, возможность торговли с Америкой) трем столетиям мощного экономического роста, в котором и утвердилась та трудолюбивая и процветающая Каталония, какую мы сегодня знаем. Или знали.

Филипп V, первый из Бурбонов, для нас тоже оказался еще тем подарочком. Под конец у него съехала крыша, и он отрекся от престола в пользу своего сына Луиса I, который вышел у нас оторвой и бабником, но, к счастью, рано, восемнадцати лет от роду, умер, и Филипп V снова взялся царствовать, но чисто номинально, поскольку управление всей нашей братией взяла на себя королева, Изабелла Фарнезе. Правила она, ясное дело, по собственному разумению, но с опорой на поддержку двух своих фаворитов, одного за другим: кардинала Альберони и барона де Рипперда. Все могло с чрезвычайной легкостью полететь в тартарары, но на этот раз повезло, потому что времена уже изменились: Европа медленно разворачивалась к благоразумию и будущему, и через дверь во Францию, которую распахнула перед нами новая династия, стало приходить кое-что интересное. Как выражался мой уже неоднократно упомянутый учебник по истории для второго класса средней школы (еще раз: nihil obstat от цензора, каноника дона Висенте Тена), «на нашу родину проникли иностранщина и тлетворные взгляды». Однако верно другое: они проникли не в той степени, в которой требовалось, – вот если бы их проникло побольше! Но кое-что появилось, и не так уж мало. Сопротивление самых твердолобых церковников и испанских аристократов не могло навечно перекрыть ход Истории. По всей Европе галопом скакали новые идеи, появлялись просвещенные, прозорливые и умные люди, которым было гораздо интереснее изучать «Математические начала» Ньютона, чем обсуждать вопрос, является ли чистилище твердым, жидким или газообразным; люди, которые собирались использовать достижения науки и прогресса, чтобы в конце-то концов модернизировать этот темный воровской притон, расположенный к югу от Пиренеев. Мало-помалу вызревали благоприятные условия для некоторого прогресса, и по мере того, как век двигался вперед, это становилось заметно. В течение двух царствований Филиппа V, связанного с Францией семейными обязательствами, Испания оказалась вовлеченной в несколько европейских конфликтов, из которых, совершенно ожидаемо, не вынесла ничего, кроме головной боли. Однако внутри страны дела в первой половине XVIII века существенно улучшились или хотя бы начали двигаться в этом направлении: в Испании – впервые – были разделены религия и правосудие и проведено разграничение между грехом и преступлением. Или по крайней мере, такая попытка была предпринята. Во власть пришла интереснейшая плеяда просвещенных чиновников, министров и даже военных, которые читали книги, получали знания, прислушивались в первую очередь к ученым и философам, а не к духовникам и больше беспокоились о спасении человека в этом мире, чем в ином. И вот эта страна, в которой население не превышало шести миллионов, с пятой частью нищих и еще одной пятой монахов и монашек, идальго, рантье и разных праздношатающихся, с растраченной казной и лежащим в придорожной грязи международным престижем, – начала поднимать голову. Дела пошли еще лучше после 1746 года, с приходом нового короля, Фердинанда VI, сына Филиппа, который сказал решительное «нет» войнам и продолжил практиковать полезную привычку назначать компетентных министров: людей со способностями, людей просвещенных, с желанием работать и видением будущего – тех, кто, несмотря на противоречия и колебания во власти и в политике, сделал наш XVIII век, по-видимому, самым исполненным надежд и ожиданий за всю мучительную историю Испании. В первой половине того столетия оказывалось покровительство наукам и искусствам, был создан новый, современный и компетентный, морской флот и при поддержке со стороны короля и государства были основаны Академии – языка, истории и медицины, а также Национальная библиотека. И вот стали появляться эффективные менеджеры и блестящие министры, такие как Патиньо или маркиз де ла Энсенада. Последний, кстати, вообще из ряда вон: образованный, компетентный, энергичный – эталон просвещенного министра, он общался с самыми выдающимися учеными и философами Европы, способствовал развитию сельского хозяйства в масштабах всей страны, при нем были прорыты оросительные каналы, он улучшил транспортную систему и коммуникации, восстановил Королевскую армаду и покровительствовал всему, что имело отношение к искусствам и наукам. Короче говоря, это был один из тех великих людей, перед кем Испания и испанцы в неоплатном долгу и имя которого, понятное дело – нельзя же отступить от обычаев, – неизвестно сегодня испанским школьникам. Однако ни один из этих прорывов, ни одно из усовершенствований не проводились в жизнь без того или иного противодействия. Ожесточенное сопротивление тому, чтобы устремленная к прогрессу и будущему Испания расправила крылья, оказывали две силы. Одна из них, внешняя, – Англия: худший и подлейший наш враг в XVIII веке. Другая была внутренней, но не менее изобретательной по части низости используемых методов, – это было наиболее экстремистское и реакционное крыло католической церкви, которая узрела в Просвещении вотчину сатаны. Но об этом мы поговорим в следующей главе.