Видимо, Жана бесило то, что я заставила его «унижаться» прохождением местного, не уважающего французов фейс-контроля. Но тогда я этого не знала. Вход стоил недорого — всего 10 евро, и я не понимала, почему Жан так злится. Неужто настолько жадничает? Потом я принялась с раскрытым ртом бродить по залам с огромными хрустальными люстрами на потолках и курящими сигары нимфами на стенах. В игровых залах народу было до обидного мало (ничего общего с показываемым в фильмах ажиотажем). А если еще учесть, что и часть присутствующих на самом деле — переодетые в штатское полицейские!.. Их называют «группой запоминания», и они следят за тем, чтобы посетители не пытались мухлевать и обманывать крупье. Причем для работы в этих тайных отрядах полицейских приходится выписывать из-за границы, потому что страна — маленькая, и своих стражей порядка жители знают уже наперечет.

Основная масса посетителей, насколько я поняла, клубилась в полутемном зале «Варьете», откуда доносилась музыка и аплодисменты. Большинство крупье стояли и скучали. Правда, пару раз снизойдя до разговора со мной, мой мрачный кавалер пояснил, что постоянную публику мы просто не видим, потому что завсегдатаи никогда и не играют в общем зале. Для тех, кто ставит «по-крупному», есть отдельные, специальные ВИП-комнаты, закрытые от посторонних, любопытных глаз. А в общем зале делают ставки случайные гости.

При входе нам вручили несколько бесплатных фишек, и я искала, куда бы их поставить. Играют в основном мужчины. Столы делятся по размеру ставок. Большие, средние, маленькие… В основном все проигрывают, и крупье специальными граблями сгребает жетоны в свою кучу. Параллельно прозондировала почву на тему охоты — глухо, как в танке! Можно стоять рядом с нервно перебирающей фишки «дичью» до посинения. Если он настоящий игрок, а иначе бы здесь не сидел, он на тебя даже не посмотрит. Ему сейчас не до женщин. «Видимо, возвращаться сюда без Жана смысла нет», — сделала я вывод и остановилась у рулетки, чтобы посмотреть, как затянутая в лиловый шелк шикарная мадам — истинная подданная королевства Монако — ругается матом на чистом русском языке, одну за другой просаживая ставки. Но Жан окончательно замкнулся и, сказав, что подождет меня в машине, вышел и даже не использовал подаренных фишек. Ну что мне оставалось? Я, как приличная девушка, была вынуждена выйти за ним, так и не проверив свою удачу.

Ужинали мы на террасе ресторане отеля «Де Пари», где, по словам Жана, останавливаются звезды, приезжающие в Монако получать премии за самое большое количество проданных дисков. Два микроскопических салата на огромных тарелках, украшенных листиками, сиропными орнаментами в виде ягодок. Не салаты, а две картины и бутылка вина.

Здесь, за ужином, Жан устроил мне промывку мозгов на тему, что и я тоже не умею жить. Не помню, с чего началось. Кажется, это было продолжением разговора о фейерверках с яхты, о том, «какие все русские болваны и как они не умеют выстроить свою жизнь». Еще раз повторюсь, со многими его словами я была согласна, но… Было обидно слушать, как беспардонно он пытается сравнять всю мою страну с грязью только потому, что наши миллионеры не умеют «грамотно обращаться с деньгами». И я все больше распалялась, пытаясь доказать, что мы просто «продукт» так недавно случившихся революций.

— Вот у вас революция была больше ста лет назад, а у нас — в 90-х. Через сто лет мы тоже наедимся свободой и шальными деньгами, вдруг свалившимися на голову, и научимся созидать, а не только разбрасывать.

— Я не верю, что у русских это когда-нибудь получится. Никто не верит.

Так, постепенно накаляясь, разговор перешел на личности и на тему счастья. Жан нападал, утверждая, что наши люди не умеют быть по-человечески счастливыми. Я защищалась, пыталась доказать, что счастлива, и у меня есть свои достижения, которые стоит уважать. Но Жан не слышал меня, он просто вежливо пережидал мои тирады и, будучи по-миллионерски уверенным в своей правоте, вколачивал в мою голову свои мысли о том, почему я и большинство моих соотечественников не могут быть по-настоящему счастливыми.

— Какая еще «команда»? — высокомерно усмехался Жан, когда я, например, с гордостью рассказала про редакцию, в которой работаю с самой юности. — Ни один нормальный человек не будет работать на одном и том же месте двенадцать лет! Просто вы, русские, все еще живете по вдолбленным в ваши головы советским принципам. Вы все еще верите в «доброго барина», в «команду», вместо того чтобы думать о рациональности и о выгоде. Ни одному разумному европейцу в голову не придет оставаться на какой-то работе из-за мифической «команды», если ему где-то предложили зарплату хотя бы на пару десятков евро выше. А ваши сидят и мечтают. А потом своруют и едут в Монако салюты пускать! Вот именно поэтому ваши девушки приезжают во Францию продавать себя. Вся Европа знает, что именно русские женщины всегда голодные и их легко купить, потому что продаваться их приучили богатые русские мужчины.

Я подавилась салатом. Жан говорил еще много, самонадеянно и покровительственно. Он считал себя вправе учить меня жить и даже посмеиваться надо мной, потому что — цитирую: «Я по-настоящему счастлив, ведь у меня десятикомнатная квартира в самом центре Парижа, и я могу купить все и всех, кого захочу». Он не сказал «даже тебя», но это подразумевалось. Ну, о каком романе после этого могла идти речь? Я не выдержала и, фанерно улыбаясь, высказала все, что думаю о его самодовольстве, десяти комнатах и том, что не знаю, кого он может «легко купить», но мне, например, никакие десять комнат не затмят его лысину в сочетании с омерзительным снобством. Конечно, говорила я не так жестко уже просто потому, что не так уж хорошо владею английским, чтобы хамить на нем. Но все же свою мысль в общем и целом донести удалось.

В Канны мы возвращались молча. Оба были хороши, и мне было даже стыдно за то, что я обидела человека, который не сделал мне ничего плохого и даже наоборот — красиво ухаживал и развлекал последние три дня. Ведь он не виноват в том, что он — представитель своего общества со своими убеждениями. Но о самой ссоре я не жалела. Жан больше не напоминал мне «принца на белом коне» и был неприятен. Я понимала, что с охотничьей точки зрения сделала грубую ошибку и упустила «крупную рыбу». Ведь до ссоры он предлагал показать мне и Париж… Но я просто не представляла себе, что смогла бы продолжать эти отношения, даже будучи настоящей охотницей, после его высокомерия.

Да, конечно, деньги, заработанные Жаном, давали ему право чувствовать себя сильнейшим. Но вот счастливейшим я его не считала… Вспоминала, как однажды затащила его, правильного, как равнобедренный треугольник, ночью купаться. Вода была теплая, бархатный ветерок… Мы ехали по побережью на мотоцикле, я остановила, попросилась побродить по пляжу и предложила искупаться. Жан долго не мог поверить, что я говорю серьезно:

— Но ведь ночь!

— Ну и что? Тепло же!

— Да… Но ведь ночью никто не купается.

Я устала уговаривать, быстро скинула одежду и первая нырнула. Жан пошел за мной, видимо расценив неведомую для него романтику как предложение секса. Он пытался словить меня в воде, но плаваю я очень быстро. Так что к тому времени, как он вышел на берег, я уже стояла мокрая, счастливая и вновь одетая. Как же он разобиделся! Но зато потом ежедневно бесконечно и восторженно повторял: «Надо же, я купался ночью! Я бы ни за что не подумал, что ты говоришь серьезно! Надо же!»